Через пару неделек и дождался. Мы с Борькой регулировали станок после ремонта. Рядом работал токарь, молодой еще парень, нарезал резьбу на крышке барабана. Там всего несколько ниток резьбы большого диаметра; скорость маленькая, это и спасло его, когда рукав — уж как, трудно сказать — зацепило кулачком патрона. Я краешком глаза заметил, выпрямился, смотрю — патрон медленно вращается, наматывает рукав спецовки, а парень, бледный, уперся одной рукой в переднюю бабку, другой — в суппорт; притягивает его, сгибает. Вижу, что надо помочь — выключить станок, вот она, кнопка, протяни руку и нажми, но не могу — окаменел и холод заморозил лопатки, плечи, грудь, пошевелиться нельзя. С парня спецовку сдирает, трещит она — сильный он, выдержал эти две-три секунды, уже спина голая забелела. Не знаю, чем бы все это кончилось, или я бы очухался, или кто другой остановил бы станок. Получилось по-иному: резец дополз до кулачков и заклинил патрон. Электромотор внизу под кожухом задымился и завыл, как раненое животное; с меня враз оцепенение спало, метнулся к выключателю. Умолк вой, парень дергается, накрытый спецовкой с головой; помог ему. Глядим друг на друга, у него зубы стучат, вспотел, я, наверное, не лучше выгляжу; и пусто, так пусто внутри, будто оцепенение начисто выморозило то, чем раньше жил, к чему стремился, а вместо этого снова пришел стыд — я узнал его, тот самый, окатный с макушки до пяток: «Не сумел сразу помочь!»
Чуешь, Санька, как все обернулось — с недавнего будничного утра? Несколько дней прошло, а я уже другой человек, совсем не похожий на прежнего — уверенности нет, страх объявился, в глазах мерещится, как наматывает с парня спецовку.
Станки эти, хитроумные механизмы и приспособления, любил я, как живых, жил с ними душа в душу, думалось, что и они, как живые, отвечают взаимностью, уж от них-то никакой у беды я ждать не могу. Нетак все это оказалось. Станок живой — он помощник человеку, но если ты недоглядел, если оплошку допустил, он не сможет сам исправить ее, не в силах; потому-то он бывает порой безжалостным.
Сбежал я с завода, чуть подходящий случай подвернулся — квартиру предложили у черта на куличках. Не вынес каждодневной пытки: к станкам боялся подойти, кажется, все сделал— и электрика позвал, чтобы обесточил, и проверил за ним; заморозил вроде бы станок, а сунуться вовнутрь не решаюсь, чудится — вот-вот оживет он и заворочается, забренчит шестернями-валиками, меня ли, кого другого покалечит.
Я один жил, никакие домашние заботы не удерживали на поселке, выбрал жилье подальше, здесь, чтобы ненароком не встретиться с Ванычем, Борькой или другими знакомыми. Правда, втайне надеялся — кто-нибудь остановит, прикрикнет, порвет расчетный листок и скажет: «Марш работать!» Но Ваныч коротко бросил, как ошпарил: «Не маленький уже, значит, правильно решил». После таких слов мне стыдно было в глаза всем смотреть: утаил, что на душе.
Привыкал к новому жилью трудно, вокруг никого не знаю, поначалу тоска изгрызла — мотаюсь по квартирке, зубами скриплю, с тоски-то и подался в водопроводчики: поразмыслил, поразмыслил — не резон устраиваться на работу далеко от дома, одна дорога сколько времени займет, к тому же никто из знакомых поблизости не проживает. По этой причине техникум бросил. Словом, обрубил я все ниточки в сердце — разом, бесповоротно, иную жизнь решил начать, постараться вытравить из нутра окатный стыд за себя и свои прежние поступки.
Взяли меня водопроводчиком с охотой — в трудовой книжке сплошь благодарности и премии отмечены, разряд приличный. Быстро в бригадиры выбился. Почет мне и уважение, мать небось и тебе, Санька, все уши прожужжала, какой я непьющий, дельный и безотказный — прямо в икону ставь. Поставить можно, но не для меня это, нет. Никогда я не таился умением, передавал его любому, кто из новичков работал у нас в бригаде, порой сам подходил и подсказывал — в чем загвоздка, как лучше и быстрее ее исправить. Но деньки эти, тягучие, все таки высветили ржавчину: помогать-то помогал, делился опытом, не отказывал в советах, только потом — про себя, конечно! — пыжился: «Ишь какой я — пуп земли, личность!» Невдомек было, что горбушки дарил не со своего стола: всему, что знал и умел, научили, на путь поставили и отец, и Дымов, и Ваныч; не мое это пока, значит, незачем тешить гордыню, в задумках черт знает куда заноситься и возноситься. Припомнились привычки Ваныча — не выпячивал напоказ он мастерство, не подчеркивал; прежде посоветуется, голову поломать заставит, попутно мыслишку подбросит; употеешь, от злости рвать и метать хочется, глядишь, и получилось, а подброшенная мыслишка кажется твоей, сам вроде до нее докопался. Для бригадира поступок естественный, стоит он в ряду обычном, будто кружку чая выпил или в трамвае оторвал билет.