— Кыш с дороги, грешник!
Черные старушечьи платки метнулись к шоферу, окружили — он видел дрожавшие огоньки свечей, лик богородицы на иконе, провалы ртов; среди разноголосицы прорезалось повелительное: «Покайся!» От старух пахло печками, сдобным хлебом, молоком, хлевом — за долгую жизнь они пропитались этими запахами, земными, каждодневными.
Толпа за забором, до сих пор безмолвная, глухо охнула, качнулась — жиденькая ограда затрещала и повалилась; сошлись две живые стены. Почти одновременно Топоркова заслонили Чарышева и Тимоха.
Темная кучка старух обеспокоилась, перешепнулась — как же, односельчане вмешались, родичи! Наперед выступила их верховодка:
— А, советская власть объявилась, — заелейничала тетка Марина. — Погляди, полюбуйся, председательша, что эти хулиганы вытворяют над Дарьей — силком держут.
— Пока я вижу лишь твои художества, — негромко сказала Чарышева. — Видно, подзабыла вчерашний разговор, опять за свое?
— А какой такой разговор? Советская власть угодная богу, и он и вы — о человеках заботитесь: вы о теле, а господь — о душе. Нам бы заодно, а не булгачиться.
— Снова старые песни, — усмехнулась Чарышева. — Вроде бы и неудобно их повторять: такому разделу давно настал конец. Да и не души вам нужны, видать, в щелковской церкви прихожан пообмелело, дохода маловато? Вот и забрели по дальним деревням листочки подметные пускать, шествия устраивать, благо, удобный случай подвернулся...
Тетка Марина аж задохнулась от злости — застряли у нее в горле увивчивые речи, и не успела другие повести — в вышине громыхнуло, все глянули вверх: втихую подкралась туча; раздался оглушительный треск, словно лопнуло небо, и молния на миг высветила округу. Тетка Марина вскинула руки.
— Проведал господь про дела нечестивые и гневается! — закричала она, а ее перепуганные товарки заволновались, истово крестясь, пробормотали молитву и оцепенели, будто гроздья летучих мышей, прихваченных нечаянным лучом. — Близок судный час, и покарает господь своей десницею антихристов и неверующих, в геенну огненную кинет, и будут они корчиться от страха и боли! — продолжала бесноваться тетка.
Смачно зашлепали крупные капли, потом потекли тонкие струйки, и разом взъярился ливень — свет фар упирался в сплошную водяную завесу и не мог за нее пробиться; из промокших насквозь людей, сгрудившихся за спиной Топоркова, убежали немногие; этот долгожданный окатный дождь налетел вовремя: одни припоминали поля, заждавшиеся влаги, — быть теперь с урожаем, другие подумали, что прибьет он пыль — устали от нее, у третьих своя забота — огород, хоть денек не таскать ведрами воду для полива. Они разные бывают, дожди: по весне ли, осенью кропит нудный ситничек или морось, бьет косохлест, ближе к холодам закручивает лепень со снегом; но благо несут всяк живущему на белом свете лишь теплые майские и летние, когда прогретая земля жадно впитывает дожжуху, добреет, и каждая травинка, деревце или куст, каждый зверь и мелкая птаха и уж конечно человек радуются — пошел дождичек, будут и грибки; а будут грибки, будет и кузовок.
По уклону к реке зашумели ручьи — они уносят с собой и сор, и щепки, разбросанные после протески бревен; умывает ливень землю и свежит воздух.
Парни задурачились — бегали по улице за девками, те взвизгивали; а хмельной поток хлестал безостановочно. Старухи в растерянности затоптались: дождь сбивал огоньки со свечей, сек немощные тела — согнулись они зябко, съежились темными бугорками над землей.
Топорков, закрыв глаза, подставил лицо под мокрядь: она хлынула в нос, рот, за пазуху, и он, зажмурившись, ловил губами живительную влагу — утихал на сердце палючий зной.
Ливень прекратился так же внезапно, как и начался, лишь отставшие капли гулко булькали в лужи. Луна выползла из-за тучи и повисла над верхушками елей.
Шествие, вымокшее и не ожидавшее столь внушительного отпора сходбища, рассыпалось и припустилось врозь, последней хлюсталась, подняв мокрый подол платья; тетка Марина — оборачивалась, грозила суковиной, ее костистую фигуру провожала длинная зловещая тень.
Тимоха утерся краем рубахи, с сожалением повертел намокшую газету, со вздохом выбросил ее, пробурчал: «Закурить бы...» — и обратился к Топоркову:
— Ну, Леха, качнем? — Тот молча кивнул. — Эй, мужики, подбегай взваживать!
Множество рук облапило обе ваги, по команде бригадира они нажали, и старый дом недовольно заскрипел всеми углами, заворочался; еще потуг — и осевший угол медленно приподнялся. Из образовавшейся щели, всполошно мяукнув, сиганула серая кошка, вскочила на крышу сарая.