Хрип, визг, злобное урчание слышались в безмолвной степи. А сверху тихо светила луна, равнодушно взирая на смертельную схватку. Да, хоть и была защищена собака охранным ошейником с острыми шипами, она не могла долго выстоять против стаи. Надежда лишь на подмогу.
Успела подмога. Из саманного домика в одном исподнем выскочил чабан с ружьем в руках и патронташем на шее. Он громко закричал и выстрелил вверх. Рычащий клубок не распался, Чабан секунду помедлил и выстрелил в кучу яростных тел. Крупная картечь разметала стаю, оставив на снегу двух неподвижных хищников. Еще один волк волочил зад, пытаясь отползти прочь, скрыться в темноте, а трое уцелевших убегали в степь. Чабан с колена палил им вслед, но картечь уже не доставала их.
Пристрелив подранка, чабан мельком взглянул на собаку — она последней мертвой хваткой поймала волка за горло и не двигалась.
Из домика показались наспех одетые женщина и парнишка. Спеша к кошаре, чабан на ходу хрипло прокричал:
— Ильяс, неси фонарь! Чапигат, посмотри Самолета!
Парнишка вернулся в дом, а женщина направилась к собаке. Вытащив засов, чабан не открыл ворота — прислушался к звукам, доносившимся изнутри; снова зарядил ружье, резко распахнул одну створку ворот, отскочил в сторону и изготовился. В следующее мгновение он увидел почти у ног метнувшуюся из кошары серую тень. Ствол едва не коснулся крупного поджарого волка с овцой на спине, выстрел опалил ему шерсть — зверь молча перевернулся через голову и затих.
Парнишка принес керосиновый фонарь. Подкрутив фитиль, чтобы огонек горел поярче, чабан вошел в кошару. У него сжалось сердце — на полу валялись десятки зарезанных овец, горло у них было перехвачено аккуратным волчьим ударом.
Волоча по земле патронташ и ружье, чабан понуро побрел к выходу. Только сейчас он почувствовал, что замерз, было ему все безразлично, словно короткая схватка со стаей лишила желания жить.
Женщина безуспешно разжимала ножом челюсти собаки. В беспамятной злобе собака дергалась, крепче стискивая горло зверя. Чабан опустился на корточки, легонько погладил ее по голове, приговаривая: «Отпусти, Самолет, отпусти, все кончено...» Ласковый ли голос хозяина подействовал, или исчерпала она силы, но хватка челюстей ослабла. Молча повесив ружье и патронташ на плечо парнишки, чабан осторожно взял собаку на руки и тяжело понес ее в дом.
Женщина, подхватив фонарь, заспешила вперед: пятясь, подсветила в прихожей, а в комнате прицепила фонарь на крюк под низким потолком, постелила на земляном полу большую цветастую тряпку. Чабан опустил на нее собаку, взял с полки ящичек-аптечку и ножницы, приказал женщине:
— Разведи марганцовку, согрей воду и нарви чистых бинтов.
Он отстегнул охранный ошейник, отбросил его в угол, внимательно осмотрел собаку с одной стороны и перевернул на другой бок. На ней, казалось, не было живого места, но особую тревогу вызвали раны на животе, предплечьях и груди — глубокие, в нескольких местах вырваны куски мяса. Чабан выстриг шерсть вокруг ран и осторожно промыл их ваткой, смоченной в марганцовке. Глубокие раны он присыпал стрептоцидом, натуго перебинтовал. Сквозь бинты медленно проступали красные пятна.
Собака лежала неподвижно, лишь в редкий такт дыхания едва заметно поднимались и опускались бока. Пасть слегка оскалена, на крупные белые зубы вывалился язык. Небольшие круглые глаза открыты: остекленели и ничего не выражали — ни злобы, ни боли.
Глубоко задумавшись, сидел чабан возле собаки. Около плиты копошилась женщина — подбрасывала куски кизяка в топку. Парнишка забился в угол у двери, боялся пошевелиться. Это он проглядел беду — уснул на дежурстве.
Женщина тронула чабана за плечо:
— Умойся и переоденься...
Тот очнулся, посмотрел на нижнюю рубаху и кальсоны, запачканные кровью.
— Да-да, — сказал он и нехотя встал, стащил рубаху. Женщина поливала ему из чайника над тазиком. Чабан умывался и искоса поглядывал на собаку, словно не веря случившемуся и надеясь, что Самолет, верный и надежный помощник, вскочит, поднимет голову и глаза его будут преданно ждать приказаний. Трудно чабану без собаки, никак невозможно ходить за овечьей отарой. Теперь разве скоро найдешь замену, такие сторожевые овчарки — редкость.
Умывшись и переодевшись в чистое белье, чабан накинул на плечи безрукавку из овчины, сел за стол. Женщина тревожно следила за ним, и он сказал буднично, словно это само собой разумелось: