Не устоял Димка Пирожков — никогда еще не едал он подобного варева. А старушка, подперев щеку ладонью, сидела напротив и жалостливо смотрела, как быстро опустошалась тарелка.
— Накось добавочку, — она опять доверху наполнила тарелку. — Нелегко без мамани-то? И голодный ходишь, и холодный... Горько одному-то на свете! Мишатка сказывал — детдомовский ты, где родители-то?
— На войне погибли, — ответил Димка, и ему расхотелось есть. Теплая грудь старика, на которой укрывался, участливые слова хозяйки, картошка-вкуснятина — все вызвало в душе горечь, ибо лишен был он радостей домашнего очага, родительской ласки, и не знал никогда. Он заторопился уходить, но старушка не пускала. Он вырвался из ее слабеньких рук и, столкнувшись в дверях с дядей Мишей и... Аверычевым, попятился.
— Куда летишь? — старик потянул паренька к столу. — Не доел, не согрелся, а уж востришь сбежать... Вместе пообедаем.
Главный инженер молча указал подбородком на табуретку, и Димка, не смея ослушаться, сел. Ели они сосредоточенно, потом пили топленое молоко. Димка тоже осушил большую кружку. Он напряженно ждал, что скажет главный инженер, неспроста ведь его привел старик.
Аверычев вскинул неулыбчатые глаза:
— Спасибо, баба Маня, за обед, — и надолго замолчал. Он сидел, широко расставив локти на столе и низко склонив голову, — под воротником рубашки, чуть ниже темной от загара шеи, виднелась полоска белой кожи. Старушка, убирая посуду, мимолетно пригладила Димкины вихры, и он вздрогнул; съежился под нечаянной лаской. Дядя Миша из-под лавки достал электрический утюг, виновато улыбнулся: «Соседка просила отремонтировать...» — словно извинился за неурочное дело в рабочее время; заколдовал отверткой над утюгом.
Медленно встал Аверычев, глядя в сторону, сказал:
— Шутить со здоровьем нельзя, Пирожков, беречься нужно, пригодится оно в жизни... Порешим так — сейчас топаем в амбулаторию, берем направление, а завтра в райцентр идет с транспортом Потапов. Поедешь с ним, пусть обследуют тебя, кардиограмму снимут, подлечат.
Обертывались случайные слова Димки Пирожкова о своем якобы больном сердце настоящим обманом, который обязательно раскроется, не может не раскрыться, ведь легко провести дядю Мишу, Аверычева, но разве выкрутишься от приборов, они же безжалостно выявят ложь.
Загоревал, затосковал Димка Пирожков, направляясь с главным инженером в амбулаторию, еле ноги волочил, и не хочется ему идти, ой как не хочется, открыться бы Аверычеву, но стыдно сознаться в обмане.
А дядя Миша задумался над разобранным утюгом; бабка Маня, присевшая рядом на краешек табуретки, невесомо прислонилась к его плечу и беззвучно плакала, утирая слезы концом платка. Встревожил их нынешний обед, этот застенчивый паренек с давно не стриженной шевелюрой напомнил им о бездетной старости, когда одолевают беспокойные мысли и все чаще кажется — не впустую ли прожили они жизнь...
В амбулатории фельдшер Тоня выслушала рассказ Аверычева, заставила Димку раздеться, долго и тщательно стетоскопом выискивала какие-то шумы в сердце, измерила давление и успокоила главного инженера:
— Ничего тревожного не обнаруживается, но подождем, что покажет кардиограмма. Вы не беспокойтесь, я тоже завтра еду в райцентр, прослежу за обследованием...
Тоня счастливо улыбнулась, и засветились ее синие глаза. Пополнела она, округлилось лицо, и движения стали замедленными, плавными, словно боялась ненароком повредить новому человеку, ждущему своего скорого рождения.
Еще в поезде, спешащем в казахстанские степи, среди веселой, бесшабашной колготы, среди песен, звона гитар и, чего греха таить, алкогольных паров, приметил Димка Пирожков девушку — молчаливую, сторонящуюся всякой компании. Она часами стояла в коридоре вагона и смотрела в окно: тени от столбов, деревьев, станционных построек мелькали по ее застывшему лицу, будто отсчитывая расстояние, на которое бесповоротно отдалялась прежняя жизнь.
Опыт знакомства и общения с девушками у Димки Пирожкова равнялся нулю, и, хотя ему очень хотелось подойти к ней и заговорить, он не решился на такой отчаянный шаг. На станции Атбасар, после шума и гама встречи, после распределения групп по назначению, погрузившись с легким фанерным чемоданчиком и патефоном, купленным на подъемные по случаю отъезда на целину, Димка обнаружил, что девушка едет на этой же машине.
Он понимал всю безнадежность своего увлечения — ведь девушка старше его лет на пять, но ничего не мог поделать с собой. Димка чувствовал ее одиночество, ее большую беду, скрутившую и кинувшую в водоворот безоглядного переселения. Казалось, она не совсем соображала, почему очутилась здесь, на пыльном пути в неизвестность, на автомашине, битком набитой парнями и девчатами, а, когда кто-то заметил сурков, улепетывающих от дороги по норам, и, спрыгнув, все бросились за ними вдогонку, девушка осталась сидеть безучастно. Не побежал и Димка.