Лукавил наедине с собой Лепилин, лукавил искренне, ибо глубоко сидела в нем — нет-нет да всплывавшая на поверхность — мыслишка, что во всех терзаниях причиной он сам. С детства жила в нем уверенность в исключительности своей судьбы, которая вот-вот поманит куда-то, на некую вершину, и с нее он увидит далеко вокруг — весь мир, а внизу потечет, как муравьи по муравейнику, многолюдье человеческих голов. От этого мечтания Лепилин добрел — шутил, смеялся, был великодушным и щедрым...
Прихватив со стула одежду, Лепилин крадучись прошел на кухню, в темноте оделся и приник к окну, выглядывая гараж. Там вспыхнули фонари. Он щелкнул выключателем и стал ждать. Через несколько минут под потолком загорелась лампочка. Лепилин воткнул в розетку штепсель электроплитки, долил воды в чайник. К утру выстудился дом — угли в топке водонагревателя едва-едва краснели, а низ забило золой. Совком он выбрал золу, прочистил кочережкой колосники, из корзинки накидал угля и прикрыл дверцу топки.
Механически сделав привычную работу, Лепилин придвинул табуретку к водонагревателю и сел, прислонившись спиной к его чугунному боку. Медленно, с любопытством — словно впервые — оглядывая тесную кухоньку, он ужаснулся: неужели ему уготована такая жизнь? — среди грубо сколоченного кухонного стола, аляповато покрашенного шкафчика на стене, рукомойника с тазом; мешка с картошкой в углу у двери... Вещи, до сих пор им незамечаемые, вдруг открылись своей непритязательностью, и Лепилин почувствовал, как неуютно ему и одиноко. Разве об этом он мечтал, когда рвался сюда, на целину? Разве мог он подозревать, что, покинув прежний, обжитой мир людей и вещей, останется он один на один с самим собой и будет спрашивать с тоской: «Зачем все это мне?»
Раныше Лепилину нравилось мечтать о деятельности агронома. Конечно, после школы выбор профессий перед ним был велик. Но агроном... Вот тысячелетия копошились люди на земле, кормились кое-как, а пришел он, Лепилин, во всем разобрался, проник до каждого комочка и в любое зернышко и сказал: «Делать нужно так-то и так». Осчастливленные его советами, люди поспешили на поля, в точности соблюли рекомендации. Вырос богатейший урожай, ломятся закрома, ото всех ему, Лепилину, почет и уважение.
За годы учебы многому научился Лепилин: как подготовить почву и семена, как посеять и убрать урожай. Он считал, что этого хватит с лихвой. Но с первых же дней стало ясно — этого явно недостаточно. Измяло его степной бесконечностью, покрытой ковылем. Еще в конторе, вместе с управляющим отделением Бутенко рассматривая план вспашки целины, он удивился — ведь поля намечались протяженностью в три-четыре километра! Потом, в степи, под обжигающими лучами полуденного солнца он долго наблюдал, как все дальше и дальше уползал трактор, превращаясь в точку на горизонте. Одинокая борозда — словно страшная черная рана на живом теле. Он испугался того неведомого, что придет сюда.
Бутенко трогал пальцами пахоту, разминал комочки:
— Сейчас бы дождичка, очень нужно...
Дождей не было. Все лето горела степь — то тут, то там возникали столбы дыма, тревожно гудел кусок рельса возле конторы. Люди бросали свои дела, набивались в кузова автомашин и спешили к очередному пожару. Глушили огонь водой, засыпали землей, сбивали мокрыми тряпками. После пожара чернели многокилометровые плешины среди высушенной до желтизны степи.
А на пахоту смотреть тошно — бугрилась она кусками вывороченной земли. В окаменевшей почве быстро выходили из строя ножи лемехов. Бутенко сокрушался, бродя по глыбистому полю:
— Не посеешь, не пожнешь... А план дай... Что делать, агроном?
Не знал Лепилин, что нужно делать. Сообразили вместе. Прицепили на тросах к мощному трактору С-80 пару двутавровых балок — они били по глыбам, кроша их в пыль, и клубилась она, оседала, покрывая ровным слоем пахоту.
Это лето, засушливое лето пятьдесят пятого года, начисто выжгло у Лепилина честолюбивые мечты. Внешне оставался прежним — говорливым, уверенным, но ощутил он пустоту внутри и, чтобы как-то убежать от нее, решился на женитьбу. Ему казалось, он любит Тоню, ему нравилось, как слушает она его — внимательно, чуть склонив голову набок, а ее задумчивые синие глаза поощряли Лепилина, и он говорил, говорил... О чем? Сейчас он не мог вспомнить всего, слова утекли, как вода между пальцев. А когда Тоня сказала, что у нее будет ребенок, Лепилин, еще во власти собственных речений, сделал великодушный жест.