Подобная постановка вопроса никак не устраивала Вязникова. Хорошо говорить о перспективе Полухину — молод, доживет до лучших времен. А как быть ему, Вязникову? Смириться с нынешним положением рабочей лошадки? Разве не заложены в него определенный творческий потенциал, опыт и знания, реализация которых возможна сейчас, здесь?
Не потерял Вязников надежды. Одинокими вечерами он много читал — что-то подспудно искал в классических трудах и работах своих бывших коллег, что — и сам не мог объяснить себе. Он выхаживал бесконечные километры по комнате, в нем исподволь возникало ощущение полета, наполнявшее теперь его жизнь. Не прекращалось оно ни на секунду, сжигало все иные желания, способные вспыхнуть в еще достаточно сильном теле. Ведь это было так упоительно ново — чувствовать себя свободным от любых привязанностей, мнений, обязательств, быта, наконец! — и не просто делать, что определено должностью, а видеть глубже и дальше, нежели остальные люди. Порой Вязников, правда с известной долей иронии, говорил себе: «Ну вот, вышел ты, милейший Виктор Николаевич, в подвижники! Конечно, мне легче, но мне же и труднее — нужен результат, быстрый и убедительный».
Когда возникла мысль о чистых парах, Вязников воспринял ее спокойно: она не могла не возникнуть — слишком он желал ее, как ждет не дождется мать рождения ребенка, чтобы воочию увидеть его, выношенного и выстраданного. Некоторое время Вязников потратил на расчеты. Те подтвердили — через три года чистые пары с лихвой окупят себя. Обжегшись на первой идее, сейчас он не суетился, выискивал и копил аргументы. При случае постарался убедить «милейшего» Фролова, директора самого отдаленного совхоза. Хмыкал тот, ерзал, гулко сморкался в огромный клетчатый носовой платок и бубнил: «Так-то оно так...» Специалистом он был слабым, вернее сказать — совсем никаким, уж очень прихотливо распорядилась судьба с бывшим снабженцем — чувствовал на своей должности он себя неуверенно и поминутно ждал подвоха. В итоге длинной беседы Фролов сказал: «Команду дашь — сварганю тебе пары...»
Дать команду без ведома райкома Вязников не решился. Полухин выслушал, откинулся в кресле, постучал пальцами по столу и буднично спросил:
— Под монастырь подводите, Виктор Николаевич? Четверть земли вхолостую гулять пустить?
— Какой монастырь? — не понял Вязников ни вопроса, ни настроения секретаря.
— Обыкновенный, — Полухин встал и закружил вокруг.
Следить за ним неудобно, нужно поворачиваться, ведь неприятно, когда над тобой сзади стоит человек и говорит, и поэтому Вязников тоже поднялся.
— Виктор Николаевич, я глубоко уважаю ваше стремление сделать лучше, высоко ценю ваши знания и самоотречение, но и вы поймите — никто не допустит такого положения, когда в районе десятки тысяч гектаров будут пустовать и не дадут хлеба! Вдумайтесь, десятки тысяч гектаров! В нынешней ситуации это... Не нахожу слов, что это такое...
— Но позвольте! — холодно сказал Вязников. — Через три года все ваши сотни тысяч гектаров забьют сорняки. Потери будут значительно большими, чем от чистых паров. И если вы, как секретарь райкома, уважаете мои знания, то оставьте право решать за мной.
— Ну хорошо, — успокоился Полухин, вернулся к столу, сел в кресло. — Попытаемся подойти к проблеме с другой стороны. В пятьдесят четвертом году, собственно говоря, освоение целины только началось, особой отдачи от нее не ждали. Ждали в пятьдесят пятом, но засуха похоронила надежды. А вам должно быть известно, что в стране неблагополучно с государственным запасом хлеба, подъели его за четыре года войны. И вот скоро, через полгода, созреет новый урожай, вдруг да полновесный. А у нас огромные массивы земли пустовали! Это сколько же хлеба в одном нашем районе недосчитаемся! В результате решение главной стратегической задачи будет отодвинуто еще на год или на два. За это время может случиться такое, что не оправдаемся мы перед народом ни собственной совестью, ни целесообразностью, ни научными и другими рекомендациями. Стране нужен хлеб, много хлеба! В кратчайшие сроки!
— Я тоже этого хочу, — сказал Вязников, чувствуя, что Полухин непреклонен‚ — однако оставляю за собой право, как коммунист, представить свои соображения в обком партии.
— Да, это ваше право, — согласился Полухин. Он молча понаблюдал, как Вязников собирал со стола бумаги. — Давно я хотел спросить, Виктор Николаевич, почему вы не перевозите свою семью сюда? Извините, пожалуйста, за вторжение в столь щекотливый вопрос, но многие удивляются этому. Нет смысла передавать суть всех разговоров, однако... действительно... почему?