— Коли под лопатку, тут ближей до сердца. — Он раздвинул шерсть: — Во-во, сюда давай.
Собака никак не среагировала на укол — не шевельнулась, ни один мускул не дрогнул. Старик опять пригладил ее холку:
— Потерпи, милая, потерпи, скоро полегчает. Моя старуха тоже не сразу очухивается...
Внезапно плавное движение домика прекратилось. Путники, озабоченные хлопотами о собаке, поначалу восприняли это спокойно, но потом почти все одновременно взглянули в оконце, и старик ахнул: «Мать честная, снег пошел!» Потапов с телогрейкой в руках выскочил наружу. Обеспокоенный Лепилин открыл дверь и встал в проеме, из-за его плеч выглядывали и директор, и старик, и Димка Пирожков. Лишь чабан Ташеев и Тоня не тронулись с места.
В блеклом рассвете — куда ни глянь — падал и падал крупный лохматый снег, и за его шевелящейся завесой исчезла степь, исчезла дорога, а трактор, хоть и близко он, едва угадывался в неясной темной глыбе.
По-разному отнеслись к снегопаду путники. Старик присел, просунул руку возле бедра Лепилина и ловил крупные снежинки, с радостным удивлением смотрел, как тают они на ладони:
— Ишь ты, снежок-то богатый... Это ничего, это... по весне растает, и землице польза великая, глядишь, хлебушко уродится, — бормотал он, разглядывая капли.
А Димка Пирожков подумал о Лешке Копытине: «Как же он жену будет встречать? До станции болыше ста километров, не добраться в непогоду... Помается Любанька, сидя на чемоданах...»
Привычно озаботился директор совхоза — о подвозе кормов на фермы, о доставке стройматериалов и о многом другом, чему наверняка помешает этакая хмарина. Хотя и приболел, хотя и ехал Глушаков с просьбой освободить от беспокойной должности, однако не был уверен, что учтут его обстоятельства. А раз так... он даже не пытался в мыслях своих откреститься от дел, которыми жил раньше.
Поначалу Лепилин отрешенно наблюдал за снегопадом — сыплет, ну и пусть сыплет. Но потом сообразил: если разыграется буран, и надолго, — может опоздать он в райцентр; подождет, подождет Вязников и обойдется без него, Лепилина. Поэтому забеспокоился он, каждая секунда остановки казалась ему попусту потерянным временем.
— Долго еще будем стоять? Ехать надо, быстрее ехать, — сказал Лепилин и уже хотел бежать к трактору, но из снегопада вынырнул Потапов. Перед дверью тот стряхнул снег с плеч.
— Плохо дело, дороги не видно. Я прошел вперед, поискать отметины. Куда там... Через десяток метров — как в яму попадаешь. Еле назад вернулся... Посоветуемся, Сергей Иванович? — обратился тракторист к директору совхоза.
Глушаков неторопливо вернулся в свой угол, прилег на лавку, покряхтел, прилаживаясь поудобней, и пробурчал:
— Посоветуемся... Какой я советчик, недавно здесь обитаю, а ты... ты же вырос тут, тебе и решать. Если не уверен, если не сообразишь, как положено, вон, к Ташееву обратись. Уж он-то все степные причуды изучил. Аманжол, скажи-ка Потапову насчет дороги, что делать будем, а?
За все это время в фигуре чабана не произошло никаких изменений: сидел он истуканом, а руки с малахаем стиснул коленями, и неизвестно — слышал ли разговор о разыгравшейся непогоде, взволновала ли непредвиденная остановка. Застыло темное широкоскулое его лицо, иссеченное глубокими бороздами морщин, глаза закрыты. Потапов подошел к нему, положил руку на плечо, потряс: «Аманжол, Аманжол, очнись!»
— Не сплю, слышал я, — почти не двигая губами, выдохнул Ташеев, но глаз не открыл.
— Лучше нам стоять на месте, — сказал Потапов. — Мы сейчас на полпути к Смайловке. Если поедем вперед или назад — запросто проскочим мимо! Переждать надо, и горючее сэконоим.
На полу волкодав подал признаки жизни: проскулил тонко, с хрипотцой, задвигал лапами, поднял забинтованную голову и, обессиленный, уронил ее. Чабан бросился к собаке — оглаживая, удерживал, чтобы не билась она; склонившись почти к уху собаки, Ташеев что-то быстро говорил по-казахски, умоляющие слова, казалось, дошли до Самолета — притих он, только по неподвижному телу пробегала судорога и в лад с ней вздрагивали лапы.
Ташеев выпрямился и встал лицом к лицу с Потаповым, от прежней его отрешенности не осталось и следа: махал руками, левая щека дергалась, полностью закрывая и без того узкую прорезь век, а на правой стороне застыл широко открытый яростный глаз.
— Буран долго будет, — прохрипел чабан, и Потапов отшатнулся от такой исступленности. — День будет, три будет, еще будет, дорогу занесет — куда поедешь? На месте мерзнуть будем? Самолет помирать будет? Нельзя в степи стоять, ехать надо!