Дядя Миша шел по берегу, изредка откидывая правую руку, проверяя, здесь ли камыши. Он низко нагнулся, и ему представилось, как выносливая и разумная казахская лошадь похоже гнет свою крупную голову почти к земле и редкими шагами бредет к жилью, не сбиваясь с занесенной снегом дороги.
Старик лучше всех понимал, что найти человека в буран практически невозможно. Наверняка замерз он, уже и занесло его, даже бугорка нет, сравняло со степью. Все же теплилась надежда — радист в будке пережидает непогоду. «Как есть шалопут! — молча ругался дядя Миша. — Все они такие, не покумекают башкой». Припомнилась ему и недавняя свадьба. Хотя тоже гулял на ней, но в душе не одобрял: «Не будет проку в их семье. Толька кто? Приезжий, ветреный человек, раз сорвало его с родины, а Люська — нашенская, местная, тут родилась и выросла. А ну как потянет шалопута в другие края? Охо-хо... беда с ними, молодыми... Сами не знают, чего хотят».
Между тем цепь потихоньку двигалась сквозь буран. Они уже порядочно отошли от поселка, и дядя Миша почувствовал, что будка где-то рядом. Внезапно слева дернули два раза за веревку — так и есть, набрели на пологий бугор, схоронивший будку, лишь торчал вверху кусок железной трубы.
В две лопаты, подменяясь, споро откопали дверь: подгоняло нетерпение, да и желание укрыться, пусть ненадолго, от пронизывающего ветра, от стужи, от колючего снега.
Все едва втиснулись в тесный закуток будки. В ней не очень холодно — все-таки снег, завалив с крышей, защищал от бурана. В слабом свете спички увидели в углу на лавке, за насосом, радиста, согнувшегося калачиком. Лешка Копытин потряс его за плечо, и тот зашевелился. У всех отлегло от сердца.
Отыскали и зажгли фонарь. Радист сидел на лавке и спросонья тер глаза.
— Ну, деятель, ну, охотничек! — рассердился Лешка. — Он тут дрыхнет, как сурок в норе, а мы ищи по степи! Проучить бы тебя, Толяма, не мешало. Куда поперся в одиночку, на ночь глядя?
— Я чо, я на кабанов... Ну... выпили... ну... пришел затемно, спать завалился. К рассвету вышел к камышам, а по ним кабаны шастают. Пальнул пару раз, в камыши, а они на меня стадом. Я и заперся в будке. Потом снег посыпал. Куда, думаю, идти, переждать надо. Кусок сала и полбуханки хлеба есть, печка есть, под стеной куча кизяка и бидон бензина. Пережду, чего психовать.
— Стало быть, тебя в будку стадо кабанов загнало? — рассмеялся дядя Миша. — Какое там стадо, был небось один захудалый кабанишка...
— Почему один? Камыши шуршали, аж треск стоял! — вскочил радист и замахал длинными руками. — Я бы одного не испугался, я бы его уложил за милую душу! — Он для пущей убедительности схватил и переломил ствол ружья: — Во, глядите, глядите, стрелял я, стрелял! Наверняка попал!
— Оставь кабанов в покое, — сказал Аверычев, еле сдерживая злость. — Лучше ответь, ответь нам — почему не передал директору совхоза метеосводку о приближающемся буране?
— А чо, а чо, подумаешь, буран‚ — стушевался радист. — Сколько их дуло, подумаешь, буран...
— Перед самым бураном директор и еще люди выехали в Денисовку, — Аверычев протиснулся мимо насоса вплотную к радисту. — Теперь они в степи, и моли бога, чтобы остались живы, понятно?
Долговязая фигура радиста поникла, а лица не видно в еле мерцающем свете фонаря. Главный инженер жестко захватил его за плечо:
— Пошли, хватит бока пролеживать. Пока ты тут сачковал, рация без хозяина. С твоими художествами после бурана разберемся.
Радиста тоже связали в цепь. Ребята — втихую, мимоходом, каждый отпустил ему по оплеухе, и он молча стерпел, даже не попробовал защищаться, зная — это еще не самое страшное из ожидаемого впереди.
В обратный путь отправились гуськом, почти затылок в затылок, и довольно-таки быстро достигли поселка. Там Аверычев попросил старика на всякий случай проводить ребят до общежития. Сам с радистом отправился в контору. Перед уходом Лешка Копытин вплотную придвинул губы и прокричал:
— Василий Игнатьевич, как там... в метеосводке, продолжительный обещают буран? Завтра на станцию Любанька приедет, я ее не встречу, как быть? Переволнуется, и мне не сладко...
— Надолго задуло. Успокойся, дадим радиограмму нашему экспедитору на станцию, он встретит и устроит у себя дома…
Радист покорно плелся впереди. Аверычев чуть ли не наступал ему на пятки. Злость на нескладного парня у него поутихла, он уже размышлял о срочных мерах, которые нужно принять, чтобы не замерла привычная жизнь в поселке, чтобы люди поменьше сидели по своим углам. У входа в контору встретился парторг Жалсараев:
— Ого, отыскали нашего Толяму! Ты где это так раскровянился?