В таких семьях крестьяне не занимались земледелием: они могли жить только охотой. И они охотились в запрещенном лесу, а герцоговы лесники охотились за ними.
Витька, Сергило, Пахом и Егор зимой жили в городе, а летом в деревне. Они были из тех, кого хлебом не корми — дай только дичь понюхать. Они знали и любили лес, никогда не стреляли дичь в недозволенное время, не били маток и подлетков. Но все опасности запрещенного леса не могли заставить их сидеть дома, когда наступала осень и начиналась настоящая охота. Сторожа герцогских угодий были злы и жестоки. Им сильно доставалось от хозяина за невыловленных охотников. Их не нанимали из местных жителей: герцог боялся, что местные будут делать поблажки односельчанам.
Он брал лесников и объездчиков только из других местностей. Крестьяне ненавидели этих герцогских наймитов.
Они водились только с урядником и стражниками. С крестьянами у них дело доходило частенько до драк. А встретив самовольного охотника в лесу, лесник нередко залеплял ему по ногам хороший заряд дроби. Ведь жаловаться крестьянин не пойдет: его же взгреет урядник или суд.
Четверо молодых охотников все это знали. Знали, что и в них лесник не побоится пустить заряд. И придумали разные хитрости, чтобы избежать неприятной встречи.
Не так просто отыскать дичь без собаки даже там, где ее много. Витька осторожно подвигался вперед, он всматривался в каждый куст, в каждую корягу — не прячется ли там глухарь или заяц? Лес молчал, деревья были неподвижны.
Но охотник не верил ни тишине, ни неподвижности. Он знал, как неожиданно срывается из-под ног притаившийся глухарь, как вскакивает возбужденный заяц. Каждую минуту впереди мог подняться из чащи медведь или — самое страшное — лесник. И Витька старался ступать так бесшумно, так незаметно, что ему иногда начинало казаться: его тут нет, по лесу движутся только его глаза и уши.
— Тук-тук!
Охотник разом стал. Кто стучит?
— Тук-тук-тук-тук!
Ага! Вот: небольшая пестрая птичка высунула золотистую головку из-за сучка, глядит лукавым взглядом.
Витька знает лес, знает наперечет все породы птиц и зверей. Он сразу смекает: трехпалый дятел.
— Стучи, стучи, милый! Работай. Я тебя не трону.
Все в порядке. Охотник шагает дальше. Впереди — жвуть! жвуть — совсем человеческий свист. Ямщики так посвистывают лошадям. Витька шагает. Это — поползень. Поползень его не касается.
— Клок! клок! — густо, басисто доносится с вершины большой ели. Шагает Витька. Это черный ворон кричит. Ворон не дичь. Слева песня синицы:
— Ти-ти-ту! Ти-ти-ту!
Разве, осенью в эту пору поют синицы?
На ходу, даже не взглянув в ту сторону, Витька отвечает точь-в-точь таким же голосом:
— Ти-ту-ти-ту-ти!
И сейчас же справа от него раздается:
— Ти-ту-ти-ти!
Это — перекличка. Это значит:
— Идешь?
— Иду. Все в порядке.
— Иду и я.
Слева от Витьки идет Сергило. Справа — Егор и Пахом. Пахома Витька не слышит. Пахом слишком далеко от него — за двести шагов. Пахома слышит Егор. Все держат связь друг с другом. Свист помогает им все время идти на одинаковом расстоянии друг от друга. Охотники как гребнем проходят чащу. Дальше — мох, кочки, редкие сосенки — болото. Все четверо выходят к нему почти одновременно.
По открытому месту идти опасно. Сергило машет рукой.
Все опять скрываются в чащу, разбиваются в цепь — Сергило у самой кромки леса, — идут вдоль болота.
Чаща редеет. Под ногами у Витьки кочки. Молчит лес. Только цыкают от времени до времени синицы.
«Как сегодня долго, — думает Витька. — Идем, идем — и ни одной дичины!»
Его глаза устали всматриваться, уши — слушать. Он рассеянно поглядывает по сторонам. Вдруг с треском и криком взрываются из-под кочек две крупные бело-рыжие птицы. Витька вздрагивает. Ружье само взлетает к плечу. Целиться некогда. Стреляет навскидку. Бумм! бумм! — гулко несется по лесу, по открытому болоту.