В стойбище Нань-во две женщины бежали к реке — тощая и толстая, две жены Низюна. Они кричали в ветре.
На берегу стояли мужчины и смотрели, как в лодке посреди реки погибал человек. Он был едва виден в волнах и в ветре.
— Низюн! Низюн! — кричали они. — Тонет наш хозяин. Спасите!
Старики молчали. Они знали, что нельзя мешать судьбе. Тонет человек — нужно ему не мешать, пусть себе тонет.
— Низюн! Низюн! — кричали женщины.
Лодку опрокинуло, и видно было, как Низюн барахтался в воде. Издали его можно было принять за полено.
В реку бросился парень, тот, который недавно сюда пришел, Псягин. Больше всех удивился Чевгун-старший.
— Сам говорил, что Низюн — враг… Собак у него отобрал. А теперь хочет помешать судьбе.
Старики качали головой.
— Зря мешает. Самого еще унесет в море вместе с Низюном. Нехорошо делает.
А парень, легко разбивая волны, подается все вперед и вперед. Вот он уже возле Низюна, вот они уже плывут к берегу вместе.
Когда Низюн очнулся, тощую жену он прогнал, толстой велел сбегать за трубкой.
— Ты зачем врагу не дал утонуть? — сказал он парню. — Я тебя не просил. Утонуть — и то не дадут. Ладно.
Низюн закурил трубку и сплюнул.
Парень рассмеялся.
— Живи, Низюн, будь счастлив. Нам твоя жизнь нужна. Смерти нам твоей не надо.
Старики посмотрели друг на друга.
Странный этот парень с низовьев Амура, с виду гиляк, а из нового рода, раньше не слышно было про этот род, из рода Комсомол, — удивительный парень!
Ночью, услыша завывание ветра, встал с постели бывший тунгусский князь Гантимуров.
Он распахнул дверь. Ветер, развевая его волосы, ворвался в дом, давно жданный ветер.
— Вот он, случай, — сказал князь.
Он бежал навстречу ветру. По просеке, заливая все, захлестывая и ломая, неслась зимняя пронзительная струя холодного ветра.
Князь подставил ветру грудь, вытянул руки, он словно купался в ветре.
В домах не слышно было лесорубов. В бараках было темно.
— Спят, — сказал князь. — Ничего, когда нужно будет, проснутся.
Князь поджег поленницу сухих пней.
Огонь метнулся на него, чуть не опалил ему лицо. Князь прыгнул. Огонь бежал, летел прямо на дома, огонь и ветер.
— Пусть все горит, — сказал князь. — Пусть горят леса вместе со зверем. Пусть в реках от жары кипит вода. Пусть горит нефть, пусть горят дома вместе с людьми. Пусть горит весь остров.
Глава пятнадцатая
Нина поднялась на гору и посмотрела.
Налево была река, направо — лес, все такое знакомое, свое. Здесь она прожила лето.
По всей вероятности, она никогда уже не увидит этих мест. Останутся фотографии, заметки, воспоминания и фауна — кусочки этих мест — следы растений, умерших миллионы лет тому назад, и окаменевших животных.
Возле домиков суетились японцы, они уже заколачивали ящики, через несколько дней назначен был отъезд.
Нине стало чуть-чуть грустно. В это время к ней подошел Киритани, свежий, улыбающийся и внешне наивный, как ребенок.
— Одолжите мне свою фауну — посмотреть.
Нина, радостная, выбежала, она принесла мешок, сшитый из наволочки, полный разноцветных камней. Она высыпала все свое богатство перед ним на столе. Она знала, что никому из них не удалось собрать такой разнообразной и ценной фауны, как ей, она вспомнила свои утра, проведенные в поле, в шурфах, где она бегала, как девочка в погоне за бабочкой.
Киритани понравилась Нинина фауна. Издали его можно было принять за мальчика, играющего в камешки.
— Вы мне разрешите взять вашу фауну к себе. Завтра я ее вам верну.
Киритани мило улыбнулся.
Последние дни в Боатасине Нина провела уединенно. Японцы были заняты. Да ее и не тянуло к ним. С утра до вечера бегала она по холмам, спускалась в холодные ущелья, прыгала через ручьи. Ей еще и еще раз хотелось посмотреть этот край. Иногда она наклонялась над забытым шурфом, чтобы рассмотреть отложение, записать или захватить с собой еще один заинтересовавший ее камень.
Тут, сидя где-нибудь на горке, видя всю местность, она обдумывала свою будущую дипломную работу, как бы примеряя и все заранее взвешивая: и вдруг ей становилось смешно и чуть страшно, ей представлялась такая картина: в большой, набитой студентами аудитории она защищает свою «дипломку». Профессор, милый, насмешливый старик, говорит ей: «Не слишком ли это темпераментно для дипломной работы, не слишком ли много лирики. Все же это научный доклад, а не поэма». Она краснеет. Но она не согласна: «В докладе должно быть немножко солнца, немножко от этого леса и от этой реки. Дипломная работа, конечно, не стихи, но все же это немножко поэма».