— А я и сам не знаю, получится или не получится. Новое дело как песня. Первые слова знаешь, а дальше идешь ощупью. Может, и не выйдет у меня ничего.
— А смеха моего не опасаешься? Ночь-то, думаешь, бессонную я тебе прощу? Вот уж посмеюсь.
— Иди спать. Я один как-нибудь.
— Что же, испугался?
Ланжеро пытался взять хитростью. Он сделал вид, что ему очень хочется спать. Широко зевнул.
— Пойдем-ка лучше спать.
— Что ты сказал, Ланжеро?
— Спать — я сказал.
Пошли, легли, уже светало. Спали они рядом. Только легли, а Ланжеро уже встает.
— Ты куда? — поднимается и Кешка.
— Во двор.
— И я во двор. Ты куда, Ланжеро?
— В кузницу. Забыл я рукавицу.
— И я туда же. Тоже что-то забыл, не помню что.
Вот они опять в кузнице.
— А все-таки, Ланжеро, вразуми, объясни, что ты делаешь?
— Человека хочу немножко облегчить. Человеку трудно. Коню хочу помочь. Жалко коня. Придумать хочу. Одну вещь попробовать.
— Ну, человека и без тебя облегчают. Коню автомобиль помощник. Это дело инженера. Какой из тебя инженер?
Все же не выдержал Кешка — сдался, согласился, пошел спать. Он бы не ушел, если бы думал, что Ланжеро что-нибудь нужное делает, ремонтирует, скажем, машину или даже пустяк, но нужный пустяк — ручку для дверей, а то тратит себя человек, кует, неизвестно что кует, железо — не слова, из железа песни не споешь. Ушел Кешка спать.
«Завтра выходной, — думал он, — отосплюсь».
Утром Ланжеро разбудил Кешку. Ланжеро даже шатался, не то от усталости, не то от радости.
— Вышло, — сказал он, — сделал. Эта штука для облегчения. Вроде машины. Подъем бревна облегчит. Трудные у вас, толстые бревна.
Кешка посмотрел на «машину» Ланжеро и расхохотался.
— Не машина, а зверь у тебя получился. Ишь, лапы с когтями.
— А это, чтоб бревно хватать. Вот так нажал на рычаг, она бревно и подымет.
— Твою машину в музей бы, — сказал Кешка. — Учиться тебе надо. Может, и правда изобретатель из тебя выйдет.
— Зачем смеешься?
— А рыба на что? — спросил Кешка, увидев в руке Ланжеро связку продетых за жабры рыб.
— Рыбу передай Воробью и ребятам. Машину передай. Мой подарок. Передай ему еще эту книжку. Девушку, скажи, себе оставил.
— А ты сам? — спросил Кешка.
— Ты спи, Кешка, еще утро.
— А ты сам-то иди, Ланжеро, спать.
В этот день место Ланжеро за столом осталось незанятым. Остыла налитая для него тарелка супа.
В этот день Ланжеро ушел, никому ничего не сказав.
Часть вторая
Глава первая
В Охе жила девушка. Она не умела ходить. Бегала, но не спешила. Просто это была привычка. Она, наверное, не умела гулять, разве можно гулять бегом?
Девушка ходила в резиновых сапогах и японской спецовке — во всем синем. Японцы называли ее Нина-сан, то есть господин Нина.
Весной этого года Нина окончила Московский геолого-разведочный институт.
— Знаете, куда я поеду работать? — сказала она как-то. — Я полечу на Сахалин, в Оху.
— Не улетай от нас, Нина! — сказали студенты. — Не выходи замуж!
В вагоне в Нину влюбился старик, зубной врач.
— Хотите, — сказал он, — я запломбирую вам зубы?
Нина писала на каждой маленькой станции открытку, на каждой большой станции — письмо. До Хабаровска она отправила сорок семь писем. Столько приятелей, а она не успела ни с кем проститься.
В Хабаровске Нина побывала в китайской пагоде.
На телеграфном столбе, сваленном тайфуном, сидел китаец. Ему было лет двести — не меньше. Ну, не двести, так сто. От старости и от одиночества он разучился говорить. Китаец раскрыл перед Ниной ворота. Пагода стояла среди гряд, среди тыкв, огурцов и помидоров. В маленькой фанзе облачался китайский поп. Нине хотелось узнать, как «поп» по-китайски. Поп ей приветливо улыбнулся.
Возле пагоды лежала поленница мелко наколотых дров. В храме стояли боги. Перед ними были помидоры на жертвенном столе. На стенах были наклеены старые советские газеты. Китаец зажег свечу. Нине стало душно. Она дала китайцу пять рублей и выскочила на улицу. На улице ей стало смешно. Прохожие с ней заговаривали. Она отвечала им, расспрашивала всех, зашла в музей и пожалела, что не успеет побывать в театре.
Вечером она стояла на палубе отходившего парохода и смотрела на Хабаровск, прощаясь с ним.
Там, где Уссури и Амур соединялись, выделялась среди других гор гора, похожая на седло.
В саду гремела музыка. Весь город был залит солнечным светом, и брызги солнца были на деревьях, и на домах, и на воде.