За горой, в зыбком месте, Ланжеро опять увидел следы. Это были глубокие следы, хорошо отпечатавшиеся, еще не засохшие. Но вскоре следы исчезли. Человек, очевидно, здесь уже не шел, а прыгал с кочки на кочку.
«Где-то он близко, — думал Ланжеро, — я его нагоню. Вместе идти лучше. Вместе будем сидеть у костра, птиц жарить. Он, может, тоже идет в Оху. Это старый человек шел, усталый шел, шел и останавливался. По всему видно».
Вечером Ланжеро опять увидел следы. Он обрадовался им, словно впереди шел его отец.
Ланжеро пошел быстрее. Уже было темно, когда он наткнулся на человека. Человек лежал — может, он был мертв. Ланжеро нагнулся. Нет, человек спал, тихо всхрапывая. В спящих руках его было ружье. Ланжеро подумал: «Будить не стоит». Развел костер и, ощипав, стал жарить своих морских уток.
Человек проснулся, чихнул, вскочил и поднял ружье.
— Готово, — сказал Ланжеро. — Садись есть.
— Гиляк? — спросил неизвестный.
— Да, нивх, — ответил Ланжеро,
— От гиляка я ничего не возьму. Отойди от меня, гиляк. Я тунгус, я не уважаю тебя, гиляк.
— Старик, — сказал Ланжеро, — я плохого не скажу. Я так тебе отвечу: иди сам, если хочешь. Я развел костер, я от него не уйду. Хочешь — сиди. Я не слышал твоих слов, старик, не понял.
— Хорошо, гиляк. Я тут останусь. Сиди и ты. Ты на чужой земле сидишь.
— Как на чужой?
— На моей. Про Гантимурова слышал?
— Нет, не слыхал.
— Ладно. Я из далеких мест сюда пришел в свои места. Рыба — и та возвращается умирать в свою речку. Вот и я вернулся. Много дней шел.
— Что так рано собрался умирать? У нас Чевгун-старший, ему сто один год, он еще сто хочет жить.
— Знаю Чевгуна, — сказал неизвестный, — пусть живет, я жить не хочу, сам не умру — другие помогут.
— У нас помощников смерти нет. Живи, старик. Мы тебе жить поможем, если ты того стоишь.
— Стою, — сказал старик.
— А стоишь, так живи.
— Я помощи от врага не приму. Я враг тебе, гиляк, неужели не видишь?
— Я не знаю, кто ты, — сказал Ланжеро, — у меня только один враг: Низюн.
— Низюн? Знаю Низюна. Я приятель Низюну. Кто твои друзья?
— У меня друзей много. В комсомольском леспромхозе у меня друзья. Сто друзей, больше. В тайге оставил друзей, недалеко, на Тыми, телефон проводят для людей. В Оху иду, а потом в Москву, — там тоже, наверное, живут друзья.
— Я враг твоим друзьям.
— Прямые твои слова. Ладно, — сказал Ланжеро, — а пока согрейся возле моего костра, потом видно будет.
— Я сам, — сказал неизвестный, — не знаю, кто я. Может, даже и не враг. Кровь устала, я как кета, которая подымается вверх по Тыми — умирать. Сейчас я, пожалуй, самому господу враг. Отодвинься, гиляк, я с тобой рядом не сяду.
— Слушай, старик, я еще не понял твоих слов. Последний раз говорю, кто ты? Первый раз такого встречаю — откуда ты?
Тунгус сел к костру, взял утку и отломил крыло.
— Видишь, — сказал он. — Я крыло ломаю. Сейчас я буду есть. Первый раз буду есть убитую птицу. Это значит — смерть недалеко. Гнушаюсь я.
— Откуда ты такой? Таких здесь нет.
— Я вон с той стороны пришел. Из чужой стороны. Я к себе вернулся. Это моя река. Зверь здешний — мой зверь. Лес мой. Ты на моем пне сидишь. Не я, а ты у меня гость. Я здешних мест хозяин. Что в реке — это тоже мое. Я вернулся сюда выбрать место. Может, в реку свалюсь, пусть несет меня река. Может, под деревья лягу, руки сложу, пусть зверь приходит. Может, к теперешним хозяевам постучусь: убивайте, скажу, все равно не вы здесь хозяева, я хозяин.
— Бредишь, старик, проснись. Ум у тебя болит. Идем со мной, я тебе покажу здешних хозяев.
— Гиляк, отодвинься, я под этим деревом спать лягу. Найди себе другое, брезгую я тобой — я брезгливый.
Тунгус лег под деревом и закрыл глаза.
Ланжеро долго сидел у костра и думал:
«Он еще не так стар, этот человек, руки у него молодые. Лицо его свежее, внутри у него, должно быть, как в старом дереве дупло, старость. Пусть спит. Утром я его рассмотрю. Слова у него прямые. Такие люди не могут быть очень худыми».
Ланжеро так и уснул, сидя у костра. Не заметил, как и уснул. Будто и не спал, голова клонилась.
Ему приснилась утренняя звезда. Звезда упала прямо в костер. Он протянул руку: не звезда это, а рыба. Рыба посмотрела, а у нее живой — не рыбий, не человеческий глаз, глаз Чевгуна.