Они быстро подвигались. Река обнажила дно. Пришлось идти пешком. Это даже было приятнее, но Нина привыкла ходить быстро, у японцев же были городские ноги, им было трудненько, но они не отставали; к вечеру Нина сама от них отстала.
В Нутове они дали ей маленькую комнату с окном в лес. Комната была устлана циновками.
Кто-то постучал в дверь.
— Войдите! — крикнула Нина.
Никто не входил.
— Да входите же! Можно! Можно!
Вошел пожилой японец, кланяясь и приседая.
— Я, — сказал он, — ваш.
Нина посмотрела на него и чуть не фыркнула: уж не объяснение ли это?
— Я пришел служить, — сказал он.
Это все слова, которые он знал по-русски.
— Я сама буду себя обслуживать.
Нина приняла японца как гостя. Вскипятила чай, после чаепития усадила его к свету, достала бумагу и начала рисовать его в профиль.
— А что сказать, — спросил, уходя, японец, — Киритани-сану?
— Скажите ему, что я до поступления в институт была нянькой в одном доме, кухарила, или вам это не сказать. Вот что, ничего не говорите вашему Киритани, ладно?
— Ничего не говорить нельзя.
Японец ушел.
Началась привычная жизнь среди вежливых слов и молчания, жизнь по часам и ранжиру.
Обед начинался в два часа десять минут. У каждого было свое место. Главное место занимал Киритани-сан, старший геолог. Рядом с ним сидел Судзуки-сан — его помощник и переводчик. Рядом с Судзуки — Нина. Потом старший рабочий.
Нину уважали. Она была бы рада, если бы ее уважали меньше.
— О! О! — завидя ее, говорили рабочие.
Она ходила в резиновых сапогах, носила шляпу и синий морской костюм.
— Кино! — восхищались они.
Как-то она разговорилась с ними. Она спросила рабочих, что они делали у себя на родине.
— Да так, мал-мало, — неохотно ответили они, — шундра-мундра.
— А все-таки?
— Худа-на! Жили худо.
Оказалось, в Японии они не были рабочими. Одни из них были полицейскими, другие служили в пехоте — это были резервисты.
Красивый с усиками жил в Токио, он прекрасно говорил по-русски.
— А вы? — спросила его Нина.
— Я был шпик, — ответил он.
Нина скоро привыкла к тому, что она одна среди мужчин. Ушла в работу.
Японцы лихорадочно строили, — оказалось, они строили баню.
В баню пошли по очереди: сначала Киритани-сан потом Судзуки-сан, потом рабочие по старшинству, после рабочих пошла Нина.
Вдруг в бане стало темно. Нина оглянулась. Она увидела чей-то нос и усики, кто-то подсматривал.
Нина выбежала из бани голая, мокрая, простоволосая, как была. Она погрозила кулаком, кто-то убегал.
«Усики, — подумала она. — Ну, да это, наверное, тот, красивый, который был шпиком».
Нина вставала рано. На рассвете тайга обновлялась. Горы словно только что вышли из моря. Деревья словно только что выкупались в реке. Из осоки всходило Солнце. На песке еще не остыли следы зверей. Просыпались травы, слышался всплеск рыбы, захотевшей посмотреть на солнце. Ветер дул из леса. Нина сбрасывала с себя платье. Она ложилась под солнце на песок. С криком падала в реку. Она плыла на ту сторону, в лес. Деревья касались ее ветвями.
Освеженная, она возвращалась на берег. Ей хотелось говорить с деревьями, как с друзьями.
— Ну, что ж, теперь можно и за работу.
Земля раскрывалась. Нина с увлечением читала ее историю, изучая отпечатки древних растений — папоротниковых, саговых, хвойных.
Работы было много. Нужно было описать местность, составить карту, собрать фауну.
— Генетически, — сказал ей как-то Киритани, — Сахалин связан со всей цепью японских островов. Сахалин — это Япония, сама земля это подтверждает.
Нина покраснела. Она вскочила. Раскрыла свои записи, обрадовалась. Ей давно хотелось поспорить.
— Ну, и что из того? — сказала она. — Сахалин связан с тектоническими элементами восточного побережья Азии, с советской ее частью.
Она взглянула на старшего геолога Киритани. Киритани-сан кланялся. Кланяясь, он отступал.
— С почвы геологической, — сказал он, — вы переходите на почву политическую.
— Да вы же первые…
Киритани уже не было. До Нины донеслось:
— Простите…
Мертвые слова. Вначале они ей казались живыми. Киритани ходил с японо-русским словарем и произносил незнакомые русские слова.