Первые сцены серой, мещанской жизни публика приняла с подозрительной холодностью. Пьеса ударяла не в бровь, а в глаз слушателей. Являлось опасение за пьесу, бичующую именно собравшуюся публику.
Но вот вышел на сцену Баранов, исполнявший роль певчего Тетерева. Его мощная, взбудораженная фигура, произносившая громовые речи, в которые автор вложил свои излюбленные мысли, и потрясающий, необыкновенной силы бас спасли положение.
Публика была ошарашена появлением на сцене настоящего, живого певчего.
Ей показалось, что это новый Сальвини или второй Шаляпин в драме.
К Палкину было идти недалеко. Я пошел туда с группой актеров. Баранов был в длинной лисьей шубе.
— Шуба-то богатая какая! — шутили над ним.
— Д-да-а!.. — грудной октавой рычал он. — Содержание приличное получаю — сто рублей да в хоре пятьдесят… Жить можно, только не в этом дело: на душе тяжело!
— Почему? Ведь, кажется, успех и деньги?
— Э, что этот успех? Ведь у меня данные для гениального артиста! Недавно с Шаляпиным в трактире чуть не подрались. Сцепились, как два буйвола. Он-то здоров, да и я тоже. Как эдаких разнять? Отшвырнем всякого!.. Он гений, а я — то нешто хуже его? Станиславский и Немирович не согласны с моим толкованием ролей, потому и затирают. Закулисные дрязги! Не могу выносить, когда унижают человека! «Человек — это звучит гордо!» — говорит Максимыч. «Если кто унизит тебя — опр-рокинь гор-ру на голову его!» Хорошие слова у Максимыча. Подарил мне свою книгу с надписью: «Гуди вовсю, доброгласная труба господня!»
Видно было, что у Баранова развивается мания величия.
В отдельном кабинете был накрыт стол на двадцать пять персон. Приглашенные быстро стекались, наконец приехал Горький вместе с Немировичем и Станиславским.
Но тут произошел любопытный инцидент: швейцар отказался впустить на лестницу Горького, ссылаясь на то, что в таких костюмах, как у него, пускать «не велено». Позвали директора гостиницы, но и директор подтвердил, что действительно получено распоряжение градоначальства не допускать людей в простонародной одежде, даже в отдельные кабинеты.
Мы всей толпой стояли в вестибюле и тщетно старались убедить его, что находящийся среди нас человек в рабочей блузе есть не кто иной, как знаменитый писатель Горький. Директор сам это знал и только поэтому оказался неумолимым. При попытке собраться в соседнем ресторане повторилось то же самое. Якобы из-за костюма Горького ужин не состоялся, и мы все разъехались в отвратительном настроении.
Наутро все газеты были полны дифирамбов новому выдающемуся таланту, и никто не знал, как удался режиссерам необыкновенный трюк: выпустить на сцену «никакого» артиста, а действительно московского певчего с выдающимся голосом.
Необычайный успех роли, написанной для Баранова, как для громкоговорителя, свел его с ума. Певчий серьезно вообразил себя гением, в труппе начал держаться высокомерно, в жизни продолжая свою роль: от простака Баранова ничего не осталось. Вместо него существовал вымышленный Горьким и воплощенный усилиями режиссеров певчий Тетерев, изрекающий всюду и всегда написанные для него монологи: Баранов на всю жизнь перевоплотился в Тетерева, что уже походило на обыкновенное сумасшествие.
В это именно время Горький говорил о нем: «Был у меня Баранов, нес чепуху. Слушал я, глядел и думал: человек это или олоферна полосатая».
Говорили, что на репетициях Баранов «поучал» самого Немировича, вызывая смех всей труппы. Наконец ему разъяснили, что, кроме роли Тетерева и выходных ролей, он ничего играть не может. Злополучный бас устроил скандал и запил так, что очутился на «Хитровке». Погубившая Баранова роль так на него повлияла, что он, не поднявшись больше, так и остался «на дне».
Через много лет, а именно в восемнадцатом году, в городском театре города Самары, где я присутствовал на репетиции моей пьесы, послышался где-то у входа в зал чудовищный, литавроподобный бас, с кем-то как будто споривший, и, наконец, из-за кулис на сцену вышла исхудалая фигура в живописных лохмотьях, с копной седеющих волос, с испитым, длинным лицом, в глубоких морщинах, и, протягивая ко мне обе руки, членораздельно и театрально загрохотала потрясающей октавой:
— Помогите… артисту… Московс-ка-ва… Худо-жественнава… театр-ра… Бар-ра-нову!
4 марта на Невском произошла грандиозная демонстрация, еще небывалая по размерам.
Вся молодежь всех высших учебных заведений запрудила Невский и площадь Казанского собора. На этот раз в уличной демонстрации участвовала не только интеллигенция, но и рабочие, пока еще в меньшинстве.