— Ну, и что ты скажешь? — вместо здравствуйте спрашивает из-за калитки дядя Антон.
— А что именно вам нужно? — не лезу я за словом ни в карман, ни в затылок.
— Ага, чего мне только не нужно, а главное — иметь свою пару лошадей.
— Вот чего-чего, а этого я вам пока не могу дать.
Мой ответ нравится Антону, потому что он широко улыбается и вспоминает «Интернационал»:
— Да, никто не даст нам избавленья… Ты к попу?
— Да.
— И какое у тебя к нему дело?
— Хочу книгу ему отдать.
— Тогда иди за мной.
Я иду за дядей Антоном, но с моими ногами что-то начинает происходить: с каждым шагом они все больше деревенеют, а в душу заползает робость, и все вспоминается вчерашнее. Те проклятые раки, которых я вчера пек в поповской горнице, и сейчас начинают шевелиться клешнями на моих щеках. Если бы было где брать книги, то кто бы меня увидел тут?
Дядя Антон, уважительно пригибаясь, стучит в дверь горницы, дальше дергает ее к себе, и мне от сигаретного дыма становится сизо в глазах. За столом нахмурились над шахматами поп и его сын, а табачный чад окутал не только их, но и богоматерь с ребенком, в золотом окладе висящую под потолком. Не слыша своего голоса, я здороваюсь, поп, не оборачиваясь, кивает мне космами, а паныч весело восклицает:
— Вот и ученый муж изволили к нам прийти!
Я выслушиваю насмешку и молчу, но панычу не терпится поговорить со мной, и он, косясь одним глазом, спрашивает:
— Ты, может, и в шахматы умеешь играть?
— А чего же — умею.
— Что-что!? — даже ладонь приставляет к уху паныч. Или оно у него в это время оглохло? — Шутишь или смеешься, мальчик?
— Нет, не шучу и не смеюсь.
Теперь и поп повернулся ко мне, в его глазах сивела мгла лет.
— Ты в самом деле умеешь играть в шахматы?
— А чего ж, — уже смелее говорю то же самое. — Очень хорошая эта игра.
— И он уже разбирается, что хорошее! — попович хмыкнул, а дальше сдавил веки и ткнул пальцем в черную фигурку, что оканчивалась белым острячком: — Что это будет?
— Будто вы не знаете? — чуть ли не фыркнул я, надо же одурелым быть, чтобы такое спрашивать.
— Мы-то знаем, — ехидно цедит попович и настойчиво тычет в невинную фигуру. — Что это?
— Король!
— А это?
— Хверзь.
— Не хверзь, а ферзь! — строго поправил меня паныч.
— Пусть будет по-вашему, — соглашаюсь я.
— А как ходит конь?
— По букве «г».
— Это прямо невероятно! — почему-то беспокоится попович, и на его лице просыпается интерес ко мне. — Кто же тебя учил играть?
— Красные казаки. Это тогда, когда они стояли на нашей улице.
Мой ответ не слишком понравилась попу и его сыну. Они переглянулись между собой, и попович от шахмат перешел к книге.
— Прочитал? — посмотрел на космографию, в его темных с влажностью глазах снова заиграла насмешка.
— Да нет.
— Ленился? Или не понравилась книга?
— Тоже мимо. Дядя Себастьян передал, чтобы вы, когда захотите, давали мне такие книги, которые я смогу прочитать.
Мои слова сразу ошарашили отца и сына. Они многозначительно переглянулись, скрестили взгляды на мне и одновременно потянулись к сигаретам.
— Так-так, значит, ты к дяде Себастьяну ходил? — начинает допытываться попович. — К начальству, значит…
— Он для меня не начальство, а просто дядя Себастьян.
— И что ты ему сказал? — зашевелились подозрение и брезгливость в уголках поповых уст. — Может, жаловался?
Здесь меня начинает разбирать злость: ишь, что им в голову пришло! И я с достоинством отвечаю:
— Я никогда ни на кого не жаловался. Даже когда меня ни за что, ни про что били, — я же мальчишка!
— Вот как?! — удивился поп, и в его мглистых глазах появилось какое-то подобие улыбки.
— И все же, что тебя погнало к председателю комбеда?
— Я только хотел попросить, чтобы он помог мне разобраться в книге. Очень трудная…
— Ничего, парень ничего, — успокоил меня поп и веселее сказал: — Я сейчас подыщу тебе очень интересную книгу, в ней все поймешь.
— Не было печали… — ни к кому не обращаясь, сказал попович и слегка ударил кулаком по столу. Отец строго посмотрел на сына, подошел к другому шкафу, отпер его и начал там рыться. Он, правда, еще не найдя книги, один раз обернулся ко мне и сказал:
— А ты, видно, парень, не промах.
— Это когда как, — ответил я так, как оно у меня получалось, а поп улыбнулся.
Вскоре я выскочил из прокуренных поповских покоев с «Тарасом Бульбой» в руках. Это, наверное, о ком-то из наших, потому что дядю Николая по-уличному тоже называли Бульбой.