— Под мою ответственность!
Вахтерше было под шестьдесят — уже не мамаша, еще не бабуся. Она недавно заступила, днем отоспалась и теперь искала случая размяться перед дремотным однообразием ночного дежурства.
— Это под какую твою ответственность? — возразила она. — Ишь ты! А случись что?
— Я член совета общежития!
— Ах ты! — похвалила вахтерша, и глаза ее заблестели от удовольствия.
Пустит, подумал Коля.
— А он тебе кто?
Коля сунулся было сказать, что родственник, но благополучный этот вариант сорвался, ибо Павлик успел ответить свое:
— Товарищ.
— Товарищ? — в голосе вахтерши появилось сомнение. — Это где же ты себе таких товарищей нашел?
…Хотя может и не пустить…
— Есть порядок, — поскучневшим голосом сказала вахтерша, — вот возьмет завтра пропуск, как положено, тогда пускай. А так… Чего ему на ночь глядя тут делать?
Коля досмотрел на вахтершу, понял ее и сказал весело, подыграв не скучным ее словам, а скрытому настроению:
— Что люди добрые ночью делают! Чайники с кухни воруют!
Та подумала немного и сказала Павлику:
— Смотри — под твою ответственность!
Еще поднимались по лестнице, а Коля уже почувствовал теплую усталость и покой. Незадавшийся вечер не слишком его беспокоил: не поняли — ну и черт с ними. Зато здесь, в этой общаге, все было нормально: и вахтерша, и затертая подметками казенная лестница. А когда Павлик открыл дверь, Коля увидел на полу в прихожей груду обуви, и груда эта тоже была нормальная, лучше нормы на свете ничего нет, ибо в равнодушном мире каждому человеку нужны собственные поплавки. В данный момент у Коли на земле своего было мало, но достаточно — все, что он понимал. А эту груду обуви он понимал хорошо. Пар двадцать, и все по делу. Резиновые сапоги — ясно. И ботинки на байке — ясно. И нарядные туфли для праздника. И кеды для малой грязи. И тапочки…
— Бери тапочки, — сказал Павлик.
Тапочки тоже были по делу, и, значит, на полу в прихожей никакой свалки не было, а царил разумный порядок.
Павлик жил хорошо и просторно — однокомнатная квартира и всего три койки. На одной спал парень — когда зажегся свет, он не проснулся.
— Жорка, — сказал Павлик, — шофер, у него смена с пяти.
И комната была нормальная: три тумбочки, три стула, общий стол посередине, а на столе, в бутылке из-под кефира, еловая ветка.
— Гранд-отель, — сказал Коля, но без выражения, потому что устал. Не ноги, не тело, а что-то внутри стерлось и обвисло, как сношенная портянка. Душа, что ли?
— Вот это вот койка Рустама, — показал Павлик, — он на курсы уехал, а у окна моя. Где хочешь?
— Где скажешь, — ответил Коля. Ему было без разницы, и проще было лечь на пустую. Но он решил побыть гостем, чтобы дать Павлику возможность побыть хозяином.
— Ложись на мою, все же у окна, — решил Павлик. — Есть хочешь?
— Кто ж по два раза в вечер ужинает, — отказался Коля. Картошкой он не насытился, но сработало правило — с первого момента вести себя независимо, чтобы не ты просил, а тебя. Тогда и дальше станут просить и радоваться, если согласишься.
Разделись и легли почти молча. Правда, Павлик попытался утешить гостя:
— Ты не обращай внимания, что так вышло… не огорчайся…
Но Коля удивился:
— Я-то?
И тем пресек разговор.
Уже когда легли и погасили свет, Павлик вдруг позвал:
— Коль!
— Ну?
— Можно тебя спросить?
— Давай, — без охоты согласился Коля. Сегодня он говорил много, больше не хотелось.
— Коль, вот ты спичку поднял, да?
— Ну, поднял.
— А правда, была там нитка или нет?
Он отозвался не сразу:
— А тебе как надо?
Павлик мужественно ответил:
— Да нет, как есть. Правду.
— Правду, значит?.. Но смотри — только тебе.
— Само собой.
— Ты и я, без трепа.
— Что я, баба?
А голосишко-то увял, отметил Коля. В голосе Павлика было еще не разочарование, а как бы предчувствие разочарования.
— Так вот, если честно, — сказал Коля, — если совсем честно — не было. Никакой нитки там не было.
— Я так и думал, — обрадовано выдохнул Павлик. — Честное слово, так и думал… Коль, а насчет судьбы?
— А это, профессор, уже второй вопрос, — ответил Коля. — Спи.
Он повернулся на живот, и сон охватил его, как теплое море, даль вскипала барашками, а сквозь пробитую солнцем толщу туманно виделось дно. Он сделал медленный выдох в воду, наполнив ее бисерными пузырьками, и развел руки в плавном гребке. А может, и не развел, может, это было во сне.
Утром он встал вместе с Павликом. Жорки уже не было. Коля прошел в ванную, долго мылся холодной водой (горячую еще не пустили), а потом, уже в комнате, деловито обтирался жестким полотенцем, добытым в рюкзаке. Тело у него было сухое, крепкое и, как ни странно, темное от загара.