Я отошел к окну.
Он подошел ко мне, положил руку на плечо. Постоял молча, то ли прислушиваясь, как гудело под ударами дождя окно, то ли к моим тревожным, отрывочным мыслям, то ли собираясь со своими думами, а потом спросил:
— Анна Михайловна у вас ничего не спрашивала обо мне? Ничего не говорила?
Я промолчал.
— Она — моя жена… Вторая.
Я ощущал тяжесть его руки, ее жар.
— Моя первая жена была похожа на вашу Симу — кроткая, ласковая и добрая. Она мне тогда казалась недостаточно сильной, красивой и романтичной для трудного пути, который я намечал себе. И я ушел от нее к Анне. Вы видели эту женщину… Потом выяснилось, что я сам недостаточно силен и для своего намеченного пути и для пути Анны. Сильная, красивая женщина бросила меня… Кто знает, как сложилась бы моя жизнь, если бы я не ушел от первой жены? Кто знает?.. Не торопитесь выбирать себе друга в дальнюю дорогу.
— Спасибо.
— А если вам все-таки понадобится Катин адрес…
Вошел Божедомов.
— О, да у вас здесь все уже готово! — воскликнул он. — Даже запах совсем лабораторный. Как я вам завидую!
— Почему? Давайте вместе работать.
Он сложил на животе руки, воздел глаза к небу:
— О господи, сделай раба твоего Петра хотя бы на месячишко главным врачом, чтобы он понял меня и не осуждал больше!
Божедомов с неподдельной горечью заговорил, что быть главным врачом — значит в большей степени быть администратором, а не медиком. Жаловался, как высасывает его эта нудная и кляузная работа. Но бросить ее он не волен. Вот так и мучается, только этого никто не хочет понять.
Он положил мне руки на плечи, посмотрел печально:
— Поймите хоть вы меня и не сердитесь… Я искренне рад помогать вам в научной работе. Карп, подтвердите хоть вы: правду я говорю?
Поликарп Николаевич утвердительно и в то же время виновато заморгал, качнул головой.
— И с эпидстанцией я ругался. А вы не поверили… Напрасно! И вообще не пачкайтесь о всякие кляузные дела. Я уж сам буду нести этот крест…
Ночью ударил морозец, и утром, когда я ехал на тарантасе за Симой, колеса звонко, напевно стучали по подмороженной земле.
Цокали копыта, фыркали вороные.
Я лежал на душистой пшеничной соломе, слушал музыку древних дорог и, казалось, погрузился в некое первозданное состояние покоя, довольства и необыкновенной чистоты. Встреча с Симой мне тоже чудилась вот такой же. И наш первый поцелуй, и наш первый взгляд. А потом, когда будем с нею ехать в Ключевое, выйдет солнце, пролетит реактивный самолет… И я расскажу Симе о ключиках, о древнем соборе…
Так я думал.
…Подошел поезд, показалась в дверях Сима.
Взгляды наши были настороженными, испытующими.
Не было солнца. Не летняя была погода.
Мы сели в тарантас.
Когда я тронул вожжами рысаков и снова посмотрел на Симу, — увидел на ее лице пятна, которые бывают обычно у беременных женщин.
Говорят, женщины стесняются этих пятен, а мужья ждут не дождутся, когда сойдут эти пятна с лиц их жен. Наверно, это правда; возможно, так и должно быть. А я увидел пятна на лице Симы — и пережил мгновения наибольшей близости: понял вдруг, почувствовал, что она мне не просто жена, а часть меня самого, так же, как и я, — часть ее самой. И эта взаимосвязь не укладывается в рамки простой физиологии — она значительнее, сложнее, она возвышенна, мудра и вечна, как звезды, цветы и солнце…
Понял я это, пережил мгновения высшей близости к моей женщине, — и они, вероятно, отразились в моем взгляде: Сима вдруг взволновалась, ее глаза наполнились благодарностью, любовью и набухли слезами…
Я рассказывал о своей поездке в Воронеж, о Степане, Поликарпе Николаевиче, моей лаборатории, крольчатнике…
Сима слушала меня, понимающе кивала, улыбалась и была, кажется, счастлива. А когда подъезжали к Ключевому, сказала:
— Я купила две книжки по кролиководству и основательно их проштудировала. Думаю, это пригодится.
— Конечно! Ты будешь главным ветврачом моего научного центра.
— А правда, Петь, я буду тебе ассистировать. Ладно?
— Обязательно… Потом у нас будет Андрейка, мы его научим любить медицину.
— Обязательно.
Мне снилось что-то тревожное и тягостное. Проснулся и тут же все забыл, никак не мог вспомнить. Только тяжело стучало сердце, и я весь дрожал в ознобе.
Буран за окном то злобно, угрожающе ревел, то срывался на хриплый, молящий шепот.
Безмятежно спала Сима.
Сколько времени? Может быть, скоро утро? А если нет? Значит, надо опять спать? Мне стало жутко: во сне, казалось, меня опять ждало что-то страшное…