«И в Африке, оказывается, зарыты русские кости… Кто из тех казаков еще жив? Может быть, один этот старик?.. Удастся мне его спасти?.. Черный ветер, белый снег…»
На ухабе так тряхнуло, что мы чуть не вылетели из саней.
Семен Тихонович беззлобно обругал темноту, ветер и продолжал:
— Многое множество их пропало в горячих песках. Тятьку за бунтарство к расстрелу там приговорили, и опять он ушел от смерти — советская-то власть к тому времени уже в силу вошла и востребовала своих людей из Африки… Привезли в Одессу, сам Буденный их встречал. Тятька-то с ходу прямо в Красную Армию — и на Колчака… Ну, стало быть, воевал, орден Красного Знамени за гражданскую у него. А уж после с Дальнего Востока да сюда прибыл, на антоновщину. Тут и остался… Мама моя, сказывают, первой девкой была в округе, ну и приголубила его… Тятька потом тут колхоз организовал и председательствовал в нем все время. Лет десять, как я его сменил. Забыл сказать: в гражданскую-то и во время антоновщины он был еще два раза ранен. Спрашивается, а если б не эти ранения, не войны, не Африка, сколько бы он годов мог прожить? Здоровья ему отпущено было не менее чем на двести лет. Эх, люди, люди!.. Вот и об вас я слышал. Народ хвалит, а кое-кто из начальства вашего будет рад: пусть тебя хоть царем назначат, только бы вон отсюда… Неудобный ты им, Петра Захарыч, боятся они тебя. Вот и съедают. И уж съедят! Знаю я их…
— А чего же им меня бояться?
— Раньше-то, до тебя, им и уточек и гусочек приносили, привозили, валом валили. И маслица и медку в подарок. А ты не берешь… Крутой, говорят, ты по части совести, и они теперь иногда отказываются от подарков.
— Хороши подарки. Взятки!
— Взятки, а называются подарки. Ты скажи, что есть у человека дороже здоровья? Жизни дороже что?.. Каждый поэтому ничего не жалеет, готов рубашку последнюю продать, а сделать доктору подарок. Задобрить его, ублажить… И тут сказать, наш брат совсем не понимает, что это взятка, он от всего сердца…
— Ваш-то брат от всего сердца, не понимает, предположим… А врачи-то понимают?!
— Должно, понимают…
— Ты сказал, меня боятся? Значит, теперь не берут?
— Берут, только осторожно. Редко. От верных людей. Знают, от кого можно брать…
Снег валил такой густой, что фонарные огни мы увидели, когда въехали в село.
Дома в здешних местах кирпичные, под одной крышей с сараем, с дверью посередине, выходящей прямо на улицу. Подвалы с овальными земляными насыпями были на улице перед домами, а не на задах.
Правда, новые дома, которых в последние годы стало строиться в селах очень много, были с высокими потолками, с большими окнами и не такие длинные, с отдельными сараями во дворах. Вот к такому новому дому Семена Тихоновича мы и подъехали.
…Старик с окладистой белой бородой во весь гвардейский рост лежал на спине. Глаза закрыты темными, с желтизной веками.
При завороте кишок обычно бывают адские боли, больные мечутся, стонут.
Тихон Харитонович был спокоен. Видимо, у него был шок. А возможно, старому солдату за семьдесят девять лет столько пришлось испытать всяких болей, что его уж ничем не проймешь.
У изголовья старика сидела пожилая женщина со страдальческим лицом. В халате. Должно быть, санитарка…
Другая женщина, видимо, жена Семена Тихоновича, возилась у раскрасневшейся плиты. Увидела меня, молча поклонилась, прошептала, будто и не мне:
— Слава богу, насилушки дождались…
На диване с высокой спинкой и зеркалом, подставив табурет под ноги, обутые в валенки, покрывшись поверх халата полушубком, спал фельдшер. Проснулся тотчас, как мы вошли, вскочил…
Уже несколько дней не бритый, уставший от напряжения и недосыпания, с болезненным, отекшим лицом, он поправлял смятый халат и виновато улыбался кроткими заспанными глазами.
— Здравствуйте, Петр Захарович, как доехали?.. Настя, готовь нам с доктором мыться… Буря не улеглась? Не заплутали? Да Семен Тихоныч — он на ощупь дорогу найдет, степь нашу нутром чувствует. Ни компасы, ни локаторы ему никакие не нужны… Поторапливайся, Настя, поторапливайся, моя работница… Буранище, значит, не унимается? Не улегается, леший его задери! Бывает в наших местах это, бывает: как задует — ни зги не видно! Сколько людей позамерзло в бураны-то. Ох, сколько! Заплутается человек — и готов… Старик-то совсем плох. Крепкий, правда, крепкий, но сдал, а сейчас и вовсе плох. Видать — шок… А мы с вами не знакомы. Я об вас много наслышан. Антоном Ивановичем меня зовут… Эх, и что уж ты, Настя, как неживая! Работница неоценимая, а уж медлительная — не приведи господь… Вам, Семен Тихонович, придется с супружницей на время операции удалиться.