Из окна уже отчетливо видны верхушки силосных башен, покрытые росою жестяные крыши ферм. На колхозном дворе уже, наверное, полно людей, вовсю, вероятно, судачат о нем. Кое-кто даже сюда пришел повидать его, но Хана никого не пустила, полагая, видимо, что он спит. Из писем Бенциана Мейлах примерно знал, кто вернулся, кто не вернулся. Но что в Исроэле Ривкине едва узнает прежнего Исроэла Ривкина — об этом Бенциан ведь не писал.
Высокий ширококостный Ривкин запомнился Мейлаху как человек, всю жизнь будто бы таскавший на себе огромную тяжесть. Продолговатое сморщенное лицо, беспорядочно заросшее густой колючей бородой. Под густыми колючими бровями пряталась пара сердитых глаз, редко глядевших на кого-либо. Не было на свете ничего такого, в чем Исроэл Ривкин не нашел бы недостатка, и не было человека, с кем он мог ужиться. Когда бы не его Хана, как толковали в деревне, Исроэл разучился бы говорить. Мейлах не может вспомнить такого собрания, где не шла бы речь об Исроэле, о том, что для него работа в колхозе — тяжкая невзгода. Работать в колхозе для него означало — платить налог за «правожительство» в таком месте, где можно содержать корову, птиц, овец, откормить пару свиней для базара. Из-за охапки сена, что ветер однажды уволок из его скирды, он рассорился с самим владыкой небесным и ему назло всю пасху ел хомец[2]. Носил Исроэл пару старых заплатанных брюк, широкие стоптанные сапоги, засаленную фуражку с наполовину оторванным козырьком, и, хотя все знали, что у него на сберегательной книжке хранится немалая толика денег, он всех и всякого уверял, что большего бедняка, чем он, не найти на всем белом свете.
Тот Исроэл никогда не сказал бы ему: «Можешь жить у меня». И Мейлах хочет понять, почему Исроэла занимает, останется ли он, Мейлах, здесь или не останется? Почему так ему обрадовался совершенно чужой человек — Цемах Ладьин, — с кем он, быть может, никогда в жизни больше не встретится? Неужели только потому, что в колхозе не хватает рабочих рук?
— Нет, — ответил Мейлах сам себе, — не в том дело...
И родные места предстают ему садом после сильной бури. Множество деревьев вырвано с корнем, у многих обломаны ветви, и не одно юное деревцо надломлено, унесено бурей. И вот Бенциан, Исроэл, Цемах озабочены, чтобы сад снова стал садом. С возвращением Мейлаха еще одно дерево прибавилось в опустошенном саду, и Мейлах не может простить себе, что завел разговор о продаже дома. Он Исроэлу доставил этим, вероятно, большое огорчение и упал в его глазах. Но из разговора за столом Исроэл должен был понять, что Мейлах сильно сомневается, нужно ли было им возвратиться на старые места и снова собраться всем вместе... «История имеет повадку повторяться...»
День был уже в разгаре, когда Мейлах проснулся от сильного стука дверью. Кто-то стремительно вбежал в дом, и он услышал голос Тайбл, младшей дочери Исроэла:
— Мама! Фейга рожает — ее отвезли в больницу! Залмен ускакал сообщить Бенциану.
— Разве Бенциан не дома?
— Нет. Отец в районе, — ответил незнакомый девичий голос.
Мейлах увидел пробежавшую мимо окна высокую девушку с двумя густыми, переброшенными через плечи косами. Когда он припал к окну, девушка уже была далеко. Мейлах потом долго перебирал в памяти всех жителей деревни. Чья могла быть эта девушка? Какое отношение она имеет к суматохе, поднявшейся в доме? Кем приходится Бенциану, что называет его отцом? У Бенциана же не было дочерей. И что означает — «Фейга рожает»? Бенциан, ему за пятьдесят, был отцом троих сыновей. Он теперь был бы уже дедушкой, а становится лишь сызнова отцом...
Солнце стояло высоко над головой, но горы вдали у горизонта еще были окутаны легким утренним туманом, когда Мейлах вышел из дома. Как всегда в пору уборки, в деревне была мертвая тишина. Неторопливо, словно ведя счет своим шагам, шел он между двумя длинными рядами домов и заглядывал в дворы, в садики. У одного из дворов играли дети, и он остановился.
Увидев незнакомого человека, дети подбежали к нему, с любопытством разглядывали ордена и медали на его груди. Мейлах всматривался в их загорелые личики и завел с ними разговор — кого как зовут, кто где учится... Прощаясь, вдруг спросил:
— А где виноградник находится, вы знаете?
И тут же стал досадовать на себя. Дети ведь передадут это родителям, и те, конечно, скажут: «Зачем он приехал сюда? Омрачать нам жизнь? Кто его просит напоминать нам?..»
«Дети остаются детьми, — сам себя успокаивал Мейлах, — легко вспоминают и быстро забывают... Они уже снова захвачены игрой».