Виталий Андреевич догадался, о чем он, Цаля, задумался? Почему бросил на него такой странный взгляд? А как было не задуматься, если Свиридов позвонил чуть ли не в ту же минуту, когда Цалел вернулся с кладбища? Что-то не верится, чтобы это было простым совпадением. Появившись именно в эту минуту, Свиридов, видно, хотел ему показать, что знает, куда Цалел каждый день ходит и когда оттуда возвращается.
А о чем Свиридов вдруг задумался, остановившись у окна?
Высокий, худощавый Свиридов, несмотря на русую бородку, которую он недавно стал отращивать, выглядел гораздо моложе своих двадцати восьми — тридцати лет. Он это знал и старался как-то скрыть. Даже в том, как он сейчас стоял у окна, чувствовалось желание выглядеть старше своих лет, как будто моложавость была его недостатком. Может быть, то объяснялось тем, что до него председателем завкома был человек пожилой, да и в райкоме среди работников, с которыми Свиридову приходилось сталкиваться, тоже, кажется, не было людей его возраста.
То, что теперь в отличие от прежних времен, на человека двадцати с лишним лет часто смотрят не как на зрелого, вполне сложившегося мужчину, а как на неоперившегося юнца, нередко мешало Свиридову в работе. Особенно сильно он это чувствовал, когда к нему приходили за советом, а то и с просьбой разобраться в их семейных делах люди, годившиеся ему в отцы. Цалел Шлифер, во всяком случае, вполне мог по возрасту быть его отцом. По-видимому, это и удерживало Свиридова от того, чтобы сразу поговорить со Шлифером, как только он узнал, что бывший технолог завода после смерти жены весь ушел в себя и что за ним неотступно, как тень, следует кладбищенский сторож. Он ждал, пока Шлифер сам себя обретет, Свиридов в это верил. Нужно только время. Не всем дана сила выстоять в тяжелый час. Все знают, что смерть никого не минует, но не каждый может свыкнуться с этой мыслью. Смерть всегда приходит неожиданно, сколько бы нам ни было лет. А к Шлиферу в дом она ворвалась поистине внезапно и преждевременно.
Когда через несколько дней после похорон Дины Виталий Андреевич навестил Шлифера, он застал у него высокого, слегка сгорбленного старика, который сидел в углу, опершись на толстую палку. Шлифер все допытывался у старика, в чем смысл человеческой жизни, зачем человеку жить на свете, если он обречен. И старик отвечал:
— Человек — это ничто, прах земной... Все суета сует...
Того же старика Свиридов встретил у Шлифера еще раз, когда снова пришел проведать его. Как и в первый раз, старик сидел в углу, опершись на свой толстый посох, будто странник, проделавший долгий и трудный путь. У него был вид человека, коему ведомо все на свете — и то, что свершилось до него, и то, что свершится после. Странно улыбаясь, он смотрел прямо против себя на стену, сверху донизу увешанную фотографиями покойной жены Шлифера Дины, чем-то напоминавшей портрет «Незнакомки» Крамского, висевший тут же на стене, — тот же гордый взгляд, те же полные, четко очерченные губы. Только вот улыбка у Дины была другая, ласковая, нежная, немного детская.
Теперь Свиридов вспоминает: когда он в первый раз зашел к Шлиферу, тот произвел на него впечатление человека, который никак не может поверить в случившееся, как это иногда бывает с людьми в большой беде. И это, наверно, было тогда для него спасением, помогло уйти от тяжелых мыслей. Когда же Свиридов навестил его во второй раз, Шлифер показался ему каким-то другим — он словно весь ушел в себя. Он молча сидел за столом и рисовал надгробный памятник.
Когда Свиридов собирался уходить, старик обратился к нему:
— Объясните мне, зачем этот человек развесил по всем стенам портреты своей покойной жены и теперь сидит и рисует надгробный памятник... Все суета сует...
Не этот ли старик пытается увести Шлифера с широкой дороги, по которой тот шел всю жизнь?
— А где ваш философ со своей суетой сует? — спросил Свиридов.
Кажется, звонят. Нет, это не к нему, это к соседу. Может, попросить соседа передать Азриелю, когда тот позвонит, что он, Цалел, куда-то ушел и вернется поздно? Азриель ведь может зайти с минуты на минуту, и в разговор, который он наверняка заведет со Свиридовым, конечно, втянет и его, Цалела. Старик, чего доброго, и при Свиридове может сказать бог весть что.