Выбрать главу
Воронье ли черное слетелось, Или гору турки обступили?» «То не воронье внизу чернеет, Это турки гору осаждают, Осаждают, тучей окружают, Скоро к нам со всех сторон подступят». «Вила, вила, милая посестра, Убегай, пока жива, отсюда! У тебя крылатый конь волшебный, – Как взовьется – не догонят турки На своих арабских иноходцах!» «Милый побратим, побойся бога! Что за слово ты сейчас промолвил? Разве я затем с тобой браталась, Чтобы изменить тебе позорно? Хочешь – убежим с тобою вместе,- Сильный конь мой вынесет обоих». Побратим тогда ответил гордо: «Рыцарю бежать не подобает!» Ничего тут вила не сказала, Буйные коню связала крылья, Чтоб один не вздумал вверх подняться, А потом связала и поводья, Чтобы кони врозь не разбежались: «Это судьбы наши я связала». Побратим упрашивает снова: «Вила, вила, милая посестра, Хоть и разум у тебя волшебный, Все же сердце у тебя девичье,- Если нас враги кругом обступят, Как бы ты, сестра, не испугалась!» Не сказала вила тут ни слова, Только взгляд загадочный метнула, Как пернач сверкающий и острый. Что-то витязь вновь хотел сказать ей, Но кругом их турки обступили, Воронами хищными закаркав, Юнака с посестрою схватили, На спине хотят связать им руки, Увести в турецкую неволю. Но глядят они орлиным взглядом И врагу в неволю не сдаются, Хоть и знают, что уж нет спасенья,- Не хотят оружия позорить. Покарай ты, боже, янычара! Он рассек коню на крыльях путы. Конь, почуяв крылья на свободе, Как шарахнется, как вверх взовьется, Разорвал шелковые поводья, И взлетел он с вилой к самым тучам. Проклял тут юнак свою посестру: «Пусть тебя господь накажет, вила, Братское нарушила ты слово! Пусть вовеки не узнает счастья Тот, кто побратается с тобою!» Золотой пернач юнак отбросил, Надвое сломал кривую саблю: «Сгинь, оружье, если гибнет верность!» Видит вила гибель побратима, Падает с высот стрелой из лука, Да не на гору она упала - На зеленую сосну в долину, Зацепилась белым покрывалом, Словно тучка, что сплыла с вершины. Вила саблю острую хватает, Белое срезает покрывало, Будто серна, вверх она взбегает, К своему юнаку-побратиму. Добегает до поляны горной… Горе, горе! Ни следа не видно, Только вся трава черна от крови. Смотрит вила: скалы да обрывы. Но какой дорогой скрылись турки И куда девали побратима? Жив ли он иль душу отдал богу? Зарыдала, закричала вила: «Ой ты, конь, крылатое виденье! Где ты там под тучами гуляешь? Загубил ты душу побратима, Помоги же отыскать мне тело!» Кличет вила, и зовет, и свищет,- Говорят в долинах люди: «Буря!»  Кличет вила, а сама блуждает По горам, заглядывает в бездны – Побратима своего все ищет. Помутился с горя вещий разум, И померк в печали взгляд волшебный – Не узнать в ней прежней вилы белой. Так не день, не два она блуждала, Все коня из тучи выкликая, Наконец он зов ее услышал, Прилетел из далей неизвестных И упал па землю, словно пуля. Закипело сердце вилы белой: «Ой ты, конь, изменник ты проклятый! Если бы тебя убить могла я, Все бы мне на сердце легче стало!…» Вещий конь тогда ответил виле: «Госпожа, не проклинай напрасно. Если б я тебя не вынес в небо, Оба вы тогда бы в плен попались. Не на то ты вилой уродилась, Чтоб тебя вязали злые люди!» Молча вила тут коня седлает,
А в груди змея как будто вьется… Вещий конь ей говорит словами, Госпожу свою он утешает: «Госпожа моя, ты не печалься, Не печалься, в горе не вдавайся, Мы найдем с тобою побратима. Если он живой – его спасешь ты, Если мертвый – честно похоронишь. И не будет между вас измены». Молча вила на коня садится И пускает по ветру поводья. Конь под ней рванулся птицей вещей, Где гора – орлом перелетает, Мечет в бездну взгляд свой соколиный, По долинам ласточкою вьется, По-над городом летит совою, Темень огненным пронзает взором. Так три дня летели и три ночи И в Стамбуле-граде опустились. Вила здесь турчанкою оделась, Попросту оделась, как крестьянка, Улицами ходит, площадями, Где идет невольников продажа, Своего все ищет побратима: Юношей встречается немало, Да не видно побратима вилы… Вот уж вила у палат султанских. У султана белые палаты, А под ними черные темницы, Там в неволе пленники томятся, Света солнца их глаза не видят. Только ночь укроет все дороги, Подойдет к стенам темницы вила, Обволакивает все туманом, Насылает крепкий сон на стражу, Припадает ухом всюду к стенам, Чтобы хоть единый звук услышать. Вещий слух у вилы-чародейки, Но молчит темница, как могила. Лишь на третью ночь посестра слышит - Кто-то тяжко застонал в темнице: «Покарай, господь, посестру вилу!» Как услышала те стоны вила: «Горе мне! То голос побратима!» Поясной кинжал снимает вила, В стену бьет и твердый камень рушит, Пробивает узенькую щелку, Подает свой голос побратиму: «Не кляни меня, любимый брат мой, Вспомни бога со святым Иваном! Я тебе не изменила, милый, Предал нас обоих конь крылатый. Враг ему рассек на крыльях путы – Конь взлетел со мною к самой туче. Видит бог – того я не хотела! Вот стою я здесь у стен темницы, Я пришла к тебе сюда на помощь». Отозвался юный витязь виле: «Что ж, спасибо, милая посестра, Что пришла сюда ко мне на помощь. Только жалко – поздно спохватилась, Долго ж ты для турок наряжалась!» Облилось тут кровью сердце вилы: «Побратим, не гневайся напрасно! Если б ты меня сейчас увидел, Не сказал бы – вила наряжалась…» Кротко виле побратим ответил: «Что ж, давай помиримся, посестра. Что прошло, то больше не вернется, Л меня спасать теперь уж поздно. Вот спасибо – щелку прорубила, Хоть увижу светлый луч в темнице, Бог мою еще не принял душу. Если б он ее скорее принял! Верно, обо мне и смерть забыла». И опять ему сказала вила: «Побратим, к чему слова такие, О живом живой и думать должен, Стража спит, на улицах безлюдно. Я окошко прорублю пошире, Я спущу тебе покров свой белый, По нему ко мне ты доберешься. Только свистну – мигом конь примчится. Будем мы в горах через минуту». Побратим ей снова отозвался. Говорит он, как ножами режет: «Что прошло, того уж не воротишь, Больше нет в горах мне прежней воли. Тело мне ремнями переело, И железо кости перегрызло, А темница очи помутила, Горький стыд повысушил мне сердце, Что сломал я славное оружье И живой попался в руки туркам. Не мила и жизнь теперь мне стала Ни в темнице, ни на вольной воле!» Отвечает вила побратиму, Заклинает побратима богом: «Я сама спущусь к тебе в темницу, Все-таки спасу тебя оттуда, Лишь бы только нам добраться в горы, Я тебя там вылечу, мой милый, Я недаром вила-чародейка, Исцелю тебе любые раны». Ничего не отвечает виле Побратим и только тихо стонет: «Жаль трудов твоих, посестра вила! Не от славных ран я погибаю. Подойди – и все сама увидишь, И лечить меня ты не захочешь. Если ты мне верная посестра, Сделай мне последнюю услугу: Жизнь мою возьми чем только хочешь, Было бы оружие почетным, Схорони ты страждущее тело, Чтоб над ним злой враг не надругался. Если просьбе ты моей откажешь, У тебя предательское сердце». Зарыдала, загрустила вила И кукушкою закуковала: «Что сказал ты, побратим любимый? Подыму ли на тебя я руку?» Тут невольник обратился к богу «Ты за что меня, господь, караешь? Не дал ты мне, боже, побратима, А послал в посестры эту вилу. Вот теперь и помощи не вижу, Слышу только жалобы девичьи. У меня без них немало горя». Тут ни слова не сказала вила, Лишь махнула белым покрывалом. Молния широкая блеснула, Ослепила всех турецких стражей, Все тюремные спалила двери, Осветила путь посестры к брату. Только раз на брата посмотрела Вила белая – и сжалось сердце. Перед ней лежал не юный витязь, А старик совсем седой, как голубь, Грубыми изрезанный ремнями, А из ран просвечивают кости. Он не встал навстречу виле белой, Только тихо звякнул кандалами. Вновь махнула вила покрывалом, Осветила ясно всю темницу. «Вот я здесь, взгляни на вилу, брат мой!» Отозвался пленник еле слышно: «Я не вижу – очи помутились!» Сжала крепко грудь свою посестра, Чтоб от муки сердце не порвалось, Не могла она сказать ни слова, Только еле слышно просвистела, Чтоб к себе коня позвать скорее. Мигом конь услышал тихий посвист, Он уже в воротах бьет по камню, На руки берет посестра брата И перед собой в седло сажает. Только не сидит он в нем, как рыцарь, А дрожит и гнется, как ребенок. Плача и стеная, вилу просит: Не неси меня, сестра, высоко! Сердце ноет, жутко мне и тяжко! Лучше ты оставь меня в темнице…» Тихо, тихо вила отвечает, Как из-под земли выходит голос: «Побратим, прижмись ко мне покрепче, Поддержу тебя я, ты не бойся». Обняла посестра побратима, Крепко левою рукой прижала, Правой занесла кинжал блестящий И вонзила так глубоко в сердце, Что сразил бы он две жизни сразу, Если б вила смертной уродилась. Но осталась жить посестра вила, Только сердце обагрилось кровью. Конь почуял запах крови свежей, Взвился вверх он искрою кровавой, В горы дикие стрелой помчался И в долине вдруг остановился. Стал копать своим копытом землю, Быстро яму черную он вырыл. Вила белая с коня тут сходит, Подымает вила побратима, Пеленает белым покрывалом И кладет на вечный сон в могилу. Рядом с ним кинжал она хоронит, Чтобы витязь не был безоружным. Землю черную полою носит, Высоко могилу насыпает, И гора уже до неба встала. Схоронила вила побратима, На коня вскочила, закричала: «Ой, неси меня, неси в просторы! Горе давит! Сердцу стало тесно!» Конь взлетел высоко, выше тучи – Госпожу выносит на просторы. Погребенья песнь заводит вила, Люди говорят: «То гром весенний». Вила слезы горькие роняет - Люди говорят: «Весенний дождик». Над горами радуги сияют, По долинам оживают реки, В горных долах травы буйно всходят, И печаль заоблачная тихо К нам на землю радостью спадает.