А г л а я. Это свекор! (Выскакивает из окопа.) Это я его на смерть послала…
В и к т о р и я. Аглая, но, может, еще не он!
В е р е с о в а. Что за женщина?
В и к т о р и я. Это папин бригадир по окопам. Правда, славная? Нет, это не ее свекор, это другой старик. (Притихла.) Он без сознания… или…
Ребров и Аглая несут убитого Козлухина. Виктория, выскочив из траншеи, помогает им перейти по доске на эту сторону. Они бережно кладут старика рядом с могилой родителей Вересова. Ребров совсем обессилен, задыхаясь, садится на землю.
А г л а я (сочувственно). Устал?
Р е б р о в. Отдышусь…
А г л а я. Эх, Козлухин, Козлухин! (Снимает свой нарядный платок, закрывает им лицо Козлухина.) Чем его убило, товарищ Ребров?
Р е б р о в. А? (С трудом поднимает голову.) Миной, красавица. Вот этакой миной. (С усилием растопырил руки.) Тыща осколков мимо меня просвистело. И ничего. А старика прямо в сердце.
А г л а я. Недаром у него сердце чувствовало: боюсь, говорит, мины. Вика, ты что?
В и к т о р и я (не спуская глаз с Козлухина, очень тихо). Я еще никогда в жизни не видела мертвого. (Унимает дрожь.) Это ничего, что я так говорю?
А г л а я (тоже тихо). Девочка, я сама переживаю. Вот не могу и не могу успокоиться… (Громко.) А ты, Ребров, молодец, не кинул в беде товарища!
Р е б р о в (снял фуражки). Царство ему земное. Земное, подчеркиваю.
А г л а я. С каким это он дружком беседовал?! (Нагнулась к могиле.)
Р е б р о в (понизив голос). Здесь ихние дедушка-бабушка похоронены. (Показал на Викторию.)
А г л а я (прочитав надпись). В двадцатом году… Ах ты господи!
Р е б р о в. Господь ни при чем, красавица. Все тут будем. А пока живы — о живом думать будем.
П а ш к а (кричит). Добрались наши до танков! Внутрь залезли!..
В и к т о р и я. Мама, видишь, что делает папа! Почему ты молчишь?
А г л а я. Герой твой папка! (Обнимает Викторию.) Только бы их теперь не убило!
В и к т о р и я (отстраняясь от Аглаи). Мама, ты плачешь?
Вересова отвернулась.
О чем ты плачешь, мама?
Пауза.
Ты и в вагоне плакала. (Начинает догадываться.) Не смей плакать! Я знаю, ты не о ком-нибудь… ты о себе плачешь…
Р е б р о в (бодро, не разобрав, в чем дело). Еще поживем, гражданочки! Погоним немцев! Погоним, не сомневайтесь, Александра Васильевна.
В и к т о р и я. Не плачь, слышишь, мама! Как я хочу, чтобы ты скорей уехала! Как я этого хочу!
З а н а в е с.
Картина четвертая
Ремонтно-механический цех, полутемный, полупустой, с собранным старым, давно отслужившим оборудованием. Здесь и куют, и сверлят, и клепают, и сваривают — это напоминает скорей захудалую мастерскую, чем цех большого, знаменитого до войны завода. За стеклянной перегородкой конторка мастера (начальника цеха). Стекла, как и повсюду, выбиты, но если в окнах и в крыше они заменены фанерой и толем, то перегородка зияет пустыми переплетами, лишь символически отделяя начальника от рабочих. К перегородке примыкает видимая нам часть цеха, где на переднем плане стоит полевая пушка. Три старика — Л и а н о з о в, Е г о р ы ч и Ч е н ц о в — ремонтируют орудие. Им помогает Р е б р о в. Тут же, возле орудия, спят на голом полу молодые парни, а р т и л л е р и с т ы. Немного подальше несколько ж е н щ и н мастерят что-то из жести; среди них Ч е н ц о в а. В глубине цеха сверкают по временам автогенные вспышки.
Р е б р о в. Читали, ребята, такой роман «Три мушкетера»?
Е г о р ы ч. Слыхать слыхал. (Копается в механизме пушки.)
Р е б р о в. Слыхать мало, надо читать иногда серьезные книги. Там три боевых друга описаны. Благородный Атос (показывает на Лианозова), силач Портос (показывает на замухрышку Егорыча), красавец Арамис (показывает на восьмидесятилетнего Ченцова). Куда один, туда все на выручку прутся. А четвертый (скромно показывает на себя) — самый молодой и самый инициативный. Дартанян прозывается.
Л и а н о з о в. Армянин, что ли?
Р е б р о в. Все чистокровные французы.
Е г о р ы ч (озабоченно). Заклинило. Дай-ка, Ребров, деревянную колотушку. (Бьет по заклинившейся части затвора.)