Но Виктора Витальевича уже не остановить:
- Что же это вы, Александр Наумович, в прошлом году со своей мамашей, сестричкой, ее мужем и племянниками туда не выехали? Где же ваш хваленый «голос крови»?
Александр Наумович улыбается, наливает себе водки и выпивает:
- Мой «голос крови» - в любви к моей дочери. К Ниночке - женщине, которая ее родила… К вашей Лиде, которая при мне стала хорошим взрослым человеком… И в дурацком, чисто национальном, еврейском оптимизме - в извечном ожидании перемен к лучшему.
- Папочка… - Настя целует отца в лысину. - Киндзу хочешь?
Виктор Витальевич вздыхает и скорбно произносит:
- О чем может идти речь, когда великую страну раздирают пришлые, чуждые и изначально безнравственные…
- Да заткнись ты! - рявкает Лида. - Что за гадость ты мелешь?! И отодвинься сейчас же! Ты бабушке перекрываешь телевизор.
- Что же делать?! Что же с Настенькой-то делать? - заламывает руки Нина Елизаровна. - Женя! Ну хоть вы-то…
- Наше поколение… - не унимается Виктор Витальевич.
- Плевать я хотела на ваше поколение! - кричит ему Настя. - Я свое поколение выращу! Такое - какое вам и не снилось!
Александр Наумович выпивает рюмку водки, берет Настю за уши, притягивает к себе и целует в нос. Так, как это делала Нина Елизаровна. И спрашивает тихо и серьезно:
- А кого ты хочешь - мальчика или девочку?
Тут Настины глаза наполняются слезами. Чтобы не заплакать, она усмехается, смотрит на мать, на Лиду, на Евгения Анатольевича и говорит:
- Девочку.
Неотвратимо, как статуя поддавшего Командора, Мишка приближается к Настиному дому…
На кухне тихо плачет Нина Елизаровна:
- …и опять у нас роман не получается… Только что-нибудь решу - все опрокидывается. Почему так не везет, Женечка?
- Ничего не опрокинулось, Ниночка… Ничего не изменилось! - обнимает ее Евгений Анатольевич.
- Господи, Женя!.. Как же вы не понимаете, что изменения произошли чудовищные и необратимые! Одно дело, когда еще час назад я была матерью двух взрослых дочерей - и это придавало даже некоторую пикантность, - а другое, когда в одно мгновение я превращаюсь в старуху, в б а б у ш к у!.. - И Нина Елизаровна снова начинает плакать.
- Какая вы бабушка?! Что вы говорите! Настя родит, дай ей Бог, только в июне. Ко мне мы должны поехать…
- Женя! Вы с ума сошли! Даже на два дня я не смогу оставить беременного ребенка!
Мишка подходит к Настиной квартире, нажимает на звонок и не отпускает, пока по ту сторону двери не раздается раздраженный голос Нины Елизаровны: «Неужели никто не слышит звонка?!»
Раздается щелчок, дверь открывается, и Мишка говорит:
- Я люблю ее, Нина Елизаровна…
Из квартиры несутся шум, крики. Нина Елизаровна выходит на лестничную площадку, прикрывает за собою дверь.
- Я люблю ее, - повторяет Мишка. - Я без нее… Пусть посадят, пусть зарежут там… Позовите ее…
- Ты ее предал.
- Я больше не буду, - вдруг по-детски говорит Мишка.
- Будешь. Один раз предал - еще предашь. Это закон. И потом, ты уверен, что она именно от тебя беременна?
Нина Елизаровна уходит в квартиру. Оскорбительно щелкает замок.
Со звериным воем Мишка барабанит в дверь кулаками…
Страшный стук несется по всей квартире!
- Я морду набью этому подонку! - возмущается Виктор Витальевич.
- Он два года в десантных войсках отслужил. Он вас на куски разорвет,
- с удовольствием говорит Настя.
- Тогда милицию вызвать. - Виктор Витальевич берет трубку.
- Положи трубку на место! - приказывает Нина Елизаровна.
Стучит Мишка кулаками в дверь, вопит истошно…
- Что ты мучаешь его, Настя?! - кричит Лида.
Пьяненький Александр Наумович наполняет водкой две рюмки:
- Я бы с удовольствием с ним познакомился.
- Ничего интересного, папа. Слабый, бесхарактерный, не очень умный, - говорит Настя. - Наверняка поддатый сейчас. Постучит немного, выйдут соседи по площадке, отправят его в каталажку.
- Нет. Этого допускать нельзя, - Евгений Анатольевич встает из-за стола. - Это постыдно. Как его зовут?
- Мишка… - Настя не на шутку встревожена.- Осторожней, Евгений Анатольевич! Он все приемы знает.
- Ну да авось… - и Евгений Анатольевич направляется к двери.
Полумертвый, высохший бабушкин мозг заполняется страшным стуком. Челюсть отвалилась, рот кривится в беззвучном вопле, стекает слюна на подбородок, в широко открытых глазах дикий ужас…
- Настя-а-а!.. - кричит Мишка и молотит в квартиру.
Но тут дверь неожиданно распахивается, и Мишка видит перед собой Евгения Анатольевича, который говорит ему:
- Михаил, ты бы вел себя поприличнее. А то ты этим только Настю расстраиваешь. А в ее положении сейчас, сам понимаешь, огорчаться нельзя ни в коем случае.
- Ах ты ж, козел старый! Я счас из тебя, курва, такую макаку сделаю - по чертежам не соберут, падла!.. - орет Мишка.
- Ну что же ты так нервничаешь? Приди завтра, трезвенький, поговори как человек. А то соседи сейчас выйдут и отправят тебя куда следует.
- Как же! Выйдут! Никто носа не высунет! Ну, иди, иди сюда, бздила!
- Тьфу ты, боже мой… Ну как с тобой разговаривать, Миша?
- Да кому ты нужен, сука, со своими разговорами?!
- Вот это верно, - опечаленно говорит Евгений Анатольевич. - Видать, разговорами не обойтись.
Не успевает Мишка принять боевую стойку каратиста, как Евгений Анатольевич дважды резко бьет его в солнечное сплетение - слева и справа.
Он подхватывает падающего, теряющего сознание Мишку, заботливо усаживает его на ступеньки, садится рядом и обнимает его за плечи:
- Ну, все… Все. Успокойся, сынок. Сейчас пройдет… Это ненадолго…
Часам к двенадцати ночи обессиленные Нина Елизаровна, Настя и Лида, уже переодетые в старенькое, домашнее, с измученными лицами, сидят за опустевшим столом с грязной посудой, остатками еды и пустыми бутылками.
Бабушкина комната прикрыта.