— Ондре, развяжи оборки и намотай на ногу вместо базлуков[32]… Кхы-кхы, сто чертей в глотку, штоб не кашляла… Возьми топор и подруби снег… не будешь скользить…
Когда Андрейка сделал все это, ветер подул еще сильнее и стал назойливо лизать лицо, лезть за шею и за пазуху, затаскивал за собой колючий молодой морозец и студил тело. Мальчик начал брыкаться, как молодой бычок, и морозцу пришлось отойти в сторону. Рядом в обнимку стоят могучий кедр и молоденькая стройная сосенка, кивают на Андрейку и тихо смеются над Андрейкой, но они свои, родные и близкие. Когда нужно — согреют и приютят…
Взглянув на беспомощно лежащего Самагира, Андрейка вздохнул и надел лямку.
— Бабай, двинем?! — как можно бодрее произнес мальчик.
— Подсоби-ка, Ондре, повернуться на бок… може, и подмогу тебе.
Андрейка осторожно повернул старика и изо всех сил натянул лямку. Но как ни старается он, лыжи стоят на месте. Мальчик нагнулся, опустился на четвереньки и напряг все силы.
— Умун, дюр, илан! Умун, дюр, илан![33] — раздается сзади. — Нажмем, Ондрюха!
— На-а-жмем! И-и-их!
Лыжи тронулись.
Андрейка обрадованно спешит, сосредоточил всего себя на одном: только вперед, упасть без дыхания, но не остановиться. Он чувствует, что скоро конец склону горы. Где-то вот рукой подать, совсем рядом, ровное плато с наклоном к Баян-Уле — там спасение. Он напряг все силы. В ушах стоял звон, глаза застилало едким потом, во рту пересохло. «Еще раз!.. Еще два!.. Еще три!..» — подгонял он себя. Вдруг лямки ослабли, и Андрейка больно стукнулся о твердый снег.
— Забрались, паря, одолели шаманью гору, — услышал мальчик голос старика и медленно поднялся на колени.
Внизу, в Баян-Уле, ярко горели огни.
Сквозь боль и страшную усталость у Андрейки пробилась довольная улыбка, он облегченно вздохнул и оглянулся назад.
Восхищенная тайга радостно ревела и аплодировала смелому мальчику.
ГЛАВА 5
Самагир выплыл из густого красноватого тумана. Пошевелился. Заскрипела кровать. Он понял, что выплыл из сна. Сон был тяжелый и сколько продолжался, Оська не помнит. В груди горел медленный огонь. Он обжигал сердце и легкие, затруднял дыхание и причинял боль. Хотелось пить.
Осип начал поворачиваться на бок, кольнуло острым шилом, и он громко застонал.
Рядом шепотом заговорили женщины:
— Кажется, проснулся.
— Тише, возможно, еще спит.
Самагир открыл глаза. Видит синевато-снежный колпак, из-под которого кое-где выглядывают мягкие русые волосы, белый лоб и крутые дуги тонких бровей. «Вот эта бледнолицая женщина вчера наладила руку, — вспомнил он. — Молода, а уже дохтур…»
— Ну, как, дедушка, чувствуете себя?
— Весь грудь огнем горит.
— А рука беспокоит?
— Рука будто нет… совсем чужой.
— Ну, ничего, вылечим! — сказала врач уверенным голосом и ободряюще улыбнулась темно-серыми глазами.
От ласкового взгляда и уверенных слов врача у Самагира потеплело на душе и даже нудная боль на время куда-то исчезла.
Врача позвали по какому-то срочному делу, и она, кивнув Самагиру, легкими неслышными шагами вышла в коридор.
С соседней койки на Самагира смотрели большие глаза, седеющие кудри сползли на брови и закрыли уши.
— А как, батенька мой, дела, очухался? — бойко, с цыганским акцентом спросил сосед.
— Худо, паря… однако, пропаль охотник…
— Э, батенька, не горюй! Сиди на печке, а старуха жратву притащит.
— Не-е, пошто так… Бабе дома сидеть нада… Э-э, там на ферме коров доить, скотишко обихаживать мала-мала…
— А на то, батенька мой, она и баба, чтоб кормила мужика! На ядрену мать держать ее тогды! — цыган весело рассмеялся, цокнул языком и попросил закурить.
— Ук-ты-ы, кака веселый, — подавая кисет, улыбнулся Самагир. — Что болит-то?
— Нога, батенька… нога замучила, гниет, окаянная. Эх-ха, стерва! — глотнув дыму, цыган спрятал самокрутку под одеяло, взял больную ногу и начал раскачивать ее, как ребенка. — Гангрена, чухашь, батенька, чем пахнет дело-то… дохтурша сказала, что оттяпает ее. Отплясал Игнашка Золотарь, и все тут! — Цыган снова затянулся и, взглянув на Самагира погрустневшими глазами, опустил кудрявую голову. — Отплясал, батенька, — чуть слышно прошептал он.
— Где работаль?
— Тружусь, батенька мой… слесарничаю в гараже леспромхоза.
— О-бой, шибко ладный ты мужик. Я думаль, ты ездиль туды-сюды… шаляй-валяй, как медведь-шатун.