— Обойдется и без вашей помощи, — резко бросил Людвик.
— Я слышала, что в этом баре случилась какая-то заварушка, и его из-за этого закрыли. Не был ли в ней случайно замешан ваш Эда?
Но Людвик уже ушел в комнату и захлопнул за собой дверь, услышав напоследок, как в передней девица Коцианова хриплым голосом распевает:
Однажды, придя с работы, где все, казалось, успокоилось и вернулось на прежнюю колею, Людвик нашел на столе письмо от Индры. Маленький розовый конверт с четко выписанным адресом вначале сильно взволновал его, вновь разбередил еще не зажившую рану, но потом он, не распечатывая, отложил письмо в сторону.
И лишь спустя несколько дней, когда тоска одиночества вновь сжала сердце, он с трепетом раскрыл его.
Письмо было строгим и сдержанным, оно напоминало служебное сообщение из юридической конторы. Видимо, между строками его сокрыта тайна, но Людвик не старался ее разгадать. Индра сообщала, как она счастлива дома у родителей, что все заботы, которые одолевали ее в Праге, остались далеко-далеко позади, что она служит в конторе на фарфоровом заводе и с нетерпением ждет весны. Она приглашала Людвика, если надумает, заехать к ней, писала, что с удовольствием повидала бы его… Письмо заканчивалось просьбой — не поминать ее лихом.
Он сел и немедленно написал ответ. Он писал, что с некоторого времени старается воспринимать события такими, какие они есть, что иногда он понимает смысл их со значительным запозданием, а иногда и вообще не понимает. Но не в этом дело… Ему кажется, нет нужды повторять то, что им обоим принесло одно разочарование. Ему не хотелось бы снова испытать его…
Людвиг вспомнил, как в тот вечер, когда они долго бродили по улицам и без конца целовались, теряя почву под ногами, она вдруг ни с того ни с сего и без всякой связи сказала:
«Все равно это не имеет смысла».
«Что не имеет смысла?»
«Все».
Тогда он не понял, что она под этим подразумевала, но до сих пор он ощущал колкие шипы этого многозначительного «все».
Или, как тогда в кафе, когда они, казалось, были так близки друг другу, вдруг без стеснения выдала свои сокровенные думы, которые, по-видимому, более всего волновали ее.
«Девушке в моих годах пора выходить замуж. Найти себе жениха и устроить свою жизнь. Не может же она бесконечно ждать того, кто серьезно заинтересуется ею».
«А я?» — спросил недоумевающе Людвик.
«Это вряд ли что-нибудь решило бы, — улыбнулась она снисходительно. — На ближайшее время у тебя хватит своих забот».
Однако назавтра он письмо не отправил, подумал, что, быть может, потом напишет ей, но уже в ином духе и о чем-либо другом. Кроме того, он не мог отказаться от мысли когда-нибудь заехать к ней.
Может быть, она за это время выйдет замуж, наверняка выйдет, скорее всего, она уже нашла себе желанного жениха «с положением».
Когда бы Людвик ни шел по улицам, он не мог не думать о том, что вот-вот в движущейся толпе пешеходов наткнется на сутуловатую фигуру Эды, что снова заметит его бодрый пружинящий шаг, так отличающийся от усталой походки большинства людей. Он все еще надеялся, что Эда нежданно-негаданно вынырнет из их скопища, весело улыбнется Людвику своей открытой мальчишеской улыбкой и скажет как ни в чем не бывало:
— Не зайти ли нам на кружку пива в «Черный пивовар»? Там пиво покрепче…
Но только Эда не появлялся ни на улице и ни в каком другом месте, не давал о себе знать, исчез, как сквозь землю провалился!
Когда Людвик снова поехал на воскресенье домой, он не удержался и опять разыскал отставного тренера Кинтеру в трактире у вокзала. Кинтера был пьян, он спутал Людвика с кем-то, даже побранил, но быстро смягчился, когда Людвик щедро угостил его.
— У кого есть деньги, от смерти тоже не уйдет, — пьяно насмехался Кинтера. — Нынче умереть проще простого…
— А что с Эдой? Не слышали чего о нем?
— За Эду не беспокойся, этот знает все ходы и выходы. Он справится сам, — говорил он как-то загадочно, будто на что-то намекая. — Всегда, с любым своим соперником он знал, как поступить…
— А где он сейчас? Не знаете?
— За каждым из нас влачится тяжкое бремя судьбы, — ответил он Людвику с высоты своих жизненных понятий. — Нельзя, парень, упрощать жизнь, иначе из нее живым не выкарабкаешься. — И хрипло рассмеялся.
Кинтера здорово перебрал, поговорить с ним толком было невозможно; один раз, когда на какой-то момент сознание его прояснилось, он без всякой связи заметил: