— То, что было в Эде накоплено, все равно вырвалось наружу… Когда-нибудь это должно было взять верх… Эда просто не мог в этом задрипанном мире жить смиренно… Понимаешь? Он должен был защищаться. И он защищался, как умел…
От обильного возлияния у Кинтеры вздулись вены на висках, глаза осоловели.
— Загляни как-нибудь, — пригласил он Людвика небрежно, — может, поведаю тебе еще кое-что…
Кинтера, без сомнения, был прав. Каждый человек, накопивший какие-то знания, опыт, умение, непременно выплеснет их, применит, может быть, даже помимо своей воли. Если кто-то поет хорошо, ему непременно захочется блеснуть своим искусством перед другими или показать, что он здорово играет на трубе, танцует, сражается в шахматы, карты, боксирует или делает прыжки, каждый надеется вызвать восхищение, овации. То, что он когда-то освоил, чем владеет, живет в нем и с ним, становится неотъемлемой его частью.
Если в человеке заложено геройство, оно обязательно когда-нибудь даст себя знать. Этот человек не подведет в критический момент, не поддастся панике, чувству безнадежности. Наоборот, постарается правильно оценить обстановку, проявив при этом отвагу и хладнокровие.
Уж если в нем заложено доброе, он волей-неволей поделится им, сломит эгоизм в себе и в окружающих, порадует кого-то сердечным рукопожатием, бескорыстной помощью, пойдет даже на самопожертвование.
Все положительное, что в человеке накоплено, все лучшие качества, что таятся в нем, — все это неисчерпаемое человеческое богатство не пропадает даром, оно не растрачивается впустую, оно не может прозвучать как безответное эхо.
В последнее время Людвик плохо спал. То и дело просыпался, напряженно прислушивался к различным звукам в тихом доме — к скрипу дверей, к подозрительному шороху или отдаленному шуму, — словно верил, что Эда, как обычно, около полуночи вернется из «Денницы» и бесцеремонно разбудит его, чтобы поделиться своими впечатлениями и мыслями.
«Неужели ты не понимаешь, что в теперешней обстановке человек не может проявить свою волю? Всех нас прижали к стенке, как кроликов. Они не только сожрали и разграбили все, что было возможно, но еще хотят лишить нас совести…»
Людвик в полусне слышал его тяжелое дыхание, однако глаз не открывал, чтоб всмотреться в густой полумрак, чтобы определить, сидит ли Эда, как прежде, за столом, положив голову на ладони, словно не в силах выдержать тяжести своих мыслей.
«Я просто не могу жить вот так, согнувшись, — говорил он, и его голос глухо разносился в тишине комнаты и терялся где-то в бесконечной дали. — Меня всегда учили, что нужно стоять к противнику лицом, не уклоняться, не отступать, идти в лобовую атаку, на удар отвечать ударом».
В баре «Денницы» светятся тусклые красные лампы, и все помещение выглядит как темная пещера — призрачно, нереально, и лица людей, случайных путников, которые собрались здесь, скрыты в полутенях, так что их невозможно различить.
«Не видели вы здесь Эду?» — спрашивает Людвик хорошенькую барменшу, но, кажется, она не понимает его простого вопроса, смотрит на него изумленными, полными страха глазами, страха перед всем, что произойдет, что еще за этим последует.
«Ведь Эда — это вы!» — цедит она сквозь сомкнутые губы и осторожно озирается, не слышит ли ее кто-нибудь.
Людвик сидит у стойки, сбоку от него барабанит по клавишам расстроенного рояля пьяный пианист, уже не имеет значения, что он играет, как играет, пока не закончит свое сумасшедшее тремоло и его седовласая голова неожиданно не ударится о поднятую крышку рояля.
«Ты ведь замкнулся в своем мирке и не видишь и не слышишь ничего вокруг», — говорит Эда где-то совсем близко — верно, сидит у стола и рассеянно всматривается в непроглядный мрак перед собой.
Но вот в красноватый сумрак «Денницы» спускается по лестнице военный патруль: трое, может, и больше, разве различишь их в этом мраке, подобно огромной волне надвигаются они прямо на Людвика, напряженную тишину нарушает лишь резкое поскрипывание начищенных сапог. Офицер кладет руку на плечо Людвика, что-то хочет сказать, как вдруг у стойки бара в отчаянном страхе вскрикивает Клара.
Людвик уже больше не ждет, он абсолютно уверен, что он сам и есть тот бывший боксер, который свел с Некольным все раунды вничью, он чувствует сдерживаемую силу в бицепсах и непроизвольно, с неожиданной легкостью, как бы повторяя привычное движение, резким выпадом правой руки бьет офицера в переносицу, ощущая силу собственного удара кулаком по его черепной кости, видит, как противник теряет сознание и падает на землю.