— Я бы учительницей стала, только бы гимназию кончить… — проговорила Ирина, глядя на отца умоляющими глазами.
— А ты подумала, сколько надо до учительницы-то тебя дотянуть? Учительницей будешь или нет, а старик-отец гни спину! — раздражённо сказала мать.
— Ну… работаю ведь ещё. Как-нибудь справимся… Выучится, помогать будет!
И скупая, еле заметная усмешка тронула редко улыбавшиеся губы отца.
У Ирины даже сердце забилось от неожиданной радости. Но что скажет мать? Та умела настоять на своём. Мать сказала:
— Мне как хочешь, Федя… Из-за тебя… Старик ты, тяжело.
— Ладно. Пускай пока учится! — решил отец.
Отец обычно не допускал нежностей, но тут Ирина не могла выдержать. Не выпуская полотенца, которым она вытирала посуду, кинулась к отцу и прильнула к нему:
— Папа! Папа…
И больше ничего не могла сказать, только целовала его седую бороду.
— Ты что, с ума сошла? — удивилась мать. — Маленькая отцу на шею вешаться?
— Перестань! — отбивался отец. Он сердито хмурил брови. — Слышишь, чего мать говорит. Ну, будет! Спать тебе пора…
Но Ирина чувствовала, что на этот раз строгость была притворной и, сияющая, с ярко заблестевшими главами, подлетела к матери и поцеловала её.
— Вовсе ума нет, четырнадцать лет девке, — ворчала мать, поправляя левой рукой сбитые Ириной волосы. — Вот поглядим, как отблагодаришь за то, что растили, кормили да поили… Без нас пропала бы, голодная под забором валялась бы. В ноги кланяться должна…
Мать никак не могла удержаться, чтобы и на этот раз те намекнуть Ирине на то, что она им не родная дочь, а только племянница, дочь умершей сестры.
АЛЬБОМ
Прошло несколько дней, а мать и не поминала о гимназии. Ирина томилась, по заговорить боялась. Мать могла рассердиться и не пойти: она не любила, когда ей надоедали. А занятия в гимназии должны были начаться уже через несколько дней.
Наконец, как-то утром она велела Ирине надеть форму и достать из комода гимназические документы.
Ирина собралась в одну минуту, и вскоре они с матерью входили в полутёмный, прохладный вестибюль гимназии.
Старичок-швейцар указал им канцелярию. С трепетом перешагнула Ирина порог вслед за матерью и очутилась в большой светлой комнате, заставленной шкафами, из-за которых торчали свёрнутые в трубки карты. На подоконнике стоял большой облупившийся глобус. В комнате было несколько столов. За одним из них сидела женщина в синем платье, с синим бархатным воротничком и манжетами. На груди у неё висели золотые часики. Женщина что-то писала.
Услышав, что в комнату вошли, она подняла голову. Ирина увидела сморщенное лицо без подбородка с круглыми серыми глазами и крючковатый нос. Женщина вскинула глаза и неприветливо спросила:
— Что угодно?
Мать подошла к столу и развязала чистый носовой платок, в котором были документы.
— Дочку вот… училась уже. Уехали мы… перевести хочу.
При слове «хочу» женщина пожала плечами.
— Вряд ли это удастся. Вакансий очень мало, а…
Она не договорила. В дверь вошла высокая, тонкая, очень бледная дама в закрытом тёмном платье с высоким воротником, отделанным белым газом. Пушистые, совершенно белые волосы были собраны в простую строгую причёску. Лёгкой походкой, так что казалось, она не идёт, а плывёт, дама подошла к столу. Это была начальница гимназии — Ольга Генриховна фон-Войт. Женщина за столом быстро поднялась и почтительно поклонилась.
— Здравствуйте, Лидия Георгиевна! — проговорила тихим голосом начальница. — Много заявлений сегодня?
— Четыре, Ольга Генриховна! — ответила женщина. — И ещё… вот!
Она небрежно кивнула головой в сторону Ирины. Бледное лицо начальницы медленно повернулось, глаза равнодушно скользнули по красному, потному лицу матери, на мгновение остановились на Ирине. Та неловко присела. Начальница задала несколько вопросов матери и, слегка приподняв узкие, точно нарисованные, брови, снова повернулась к Лидии Георгиевне.
— Es hat keinen Sinn, — сказала она по-немецки. — Heute werden wir sie aufnehmen, und morgen Soll sie ein Gesuch einreichen, das man sie von der Bezahlung befreie. Fertigen sie Sie ab!..[2]
Она сделала движение, чтобы уйти, но тут мать Ирины вдруг рванулась вперёд и закричала:
— А-а! Смысла нет? Отделаться хотите? Сидите тут — богатеньких да чистеньких выбираете?..
И, всё более раздражаясь, выкрикивала:
— Вы думаете — я без шляпы так и дура-дурой? Не-ет! Не на таковскую напали. По-немецки не только вы, важные барыни, говорить умеете! Сумею и я…
2
Нет смысла… Сегодня примем, а завтра она принесет заявление об освобождении от платы. Отделайтесь!