— Да это, знаете, девочки, это, наверное, латинист… из мужской гимназии. Его Владимиром Ивановичем зовут.
Все захохотали.
Владимир Иванович, преподаватель латинского языка, был совершенно лысый, с толстым красным носом и длинными тощими усами. Он мазал их фиксатуаром, закручивал, и они торчали вверх, как штыки.
— Ну, дальше!
Дальше не было ничего особенного. Только на одной страничке красивыми буквами выведено:
«Сентябрь. Мысли, которые приходят мне в голову».
Но страница была совсем чистая.
— Тут — как мы вели себя в церкви… Ну, это мы сами знаем. А это что? Де-е-воч-ки!!!
«Сообщить доктору Огневу, что его дочь после звонка толпилась у дверей класса (несчастный отец!)».
— Ха-ха-ха!
— Про тебя, про тебя, Мика!
— Ой!.. Не могу! «Т о л п и л а с ь»!.. Ох!..
— Почему «несчастный отец»? — недоумевала Вера Телятникова.
— Ах, ты ничего не знаешь! Она всегда говорит, что мой папа — несчастный, — со смехом сказала Мика, вытирая слёзы. — Ох, девочки, вы бы видели, как она с папкой моим разговаривает!.. Умора! Голос такой сладкий и лицо… «Я вполне, вполне понимаю вас, дорогой доктор… вам трудно! Девочке нужна мать… Мягкая женская рука…», а сама глаза под лоб закатывает и меня по голове гладит.
Мика была единственной дочерью известного в городе доктора Огнева. Мать Мики умерла, когда девочке было всего несколько месяцев. Сначала она была на попечении няньки, позднее отец пригласил воспитательницу, бывшую классную даму. Когда наступило время учиться, доктор отдал Мику в гимназию и согласился занять в этой же гимназии место врача, тем более, что это отнимало у него немного времени. О нём и писала Сова в своей записной книжке.
Веселье в классе продолжалось, хотя громко смеяться было опасно: мог кто-нибудь войти в класс. Девочки фыркали, зажимали носы и рты. Зойка стонала. У Ирины по лицу катились слёзы, она держалась за бок. Телятникова, вернувшись в класс и узнав, в чём дело, села на пол и раскачивалась из стороны в сторону.
Бурунова, бледная от злости, кричала:
— Разойдитесь на места!
Но девочки не двинулись.
Обычно большинство слушалось первую ученицу, но на этот раз остановить их было трудно: книжка Совы попадалась в руки не каждый день!
— Огнева, последний раз тебя спрашиваю: отдашь книжку? — снова обратилась Бурунова к Мике.
— Ох, надоела! Последний раз тебе говорю: Лотоцкая отдаст сама. Уйди, пожалуйста!
— Хорошо же! — угрожающим тоном проговорила Бурунова.
— Ну, Наташа, что это? — поморщилась Маковкина. — Так весело, а ты…
Мика гневно вскочила:
— Что «хорошо»? Чего ты грозишь? Только посмей нафискалить, я Ольге Генриховне скажу. Поняла?
Имя начальницы подействовало. Весь класс знал, что начальница очень любит Мику, что ее отец — постоянный врач Ольги Генриховны и что она бывает у Огневых. Бурунова замолчала.
Сова вернулась в перемену, уже после четвёртого урока. Ирина подошла к ней и сказала невинным тоном:
— Лидия Георгиевна! Ваша книжка лежала вот здесь, на полу. Я её подняла…
— Как вы могли увидеть, что тут лежит? Зачем вы подходили к моему столу?
— Мы не к столу. Мы с Огневой подошли к окну, и я увидела.
— Странно… — сквозь зубы процедила Сова и почти выхватила книжку. — Хорошо! Идите на место!
Она повесила сумочку и шарф, пригладила волосы, потом подозвала Бурунову:
— Ну, что вы мне скажете, Natalie? Как вёл себя класс?
Бурунова повела глазами в сторону доски. Там стояла Мика. Лицо у неё было свирепое. Она грозила кулаком.
— Ничего, Лидия Георгиевна! — пробормотала Бурунова. — Вы очень долго были, Лидия Георгиевна. Перестали у вас болеть зубы?
— Благодарю, ma petite[5], мне лучше! — ласково улыбнулась Сова.
БАЛ
Через несколько дней, под воскресенье, в гимназии устраивался бал «в пользу недостаточных учениц».
Еще задолго до бала девочки ходили озабоченные и возбуждённые.
Зойка рассказывала Ирине о том, как весело бывает на этих балах.
— Ну, уж весело! — сделала недовольную гримаску Мика. — Сова и чужие «синявки» только и высматривают, где бы кого поймать. И всё у них «неприлично». Если набегаешься и раскраснеешься — сейчас же: «ступайте в уборную — умойтесь. У вас щёки красны, как у кухарки. Это неприлично». А помнишь, как Сова Колобову в прошлом году отчитывала: «вы неприлично толсты, разве можно бывать на балах с такой талией? Затягивайтесь в корсет, вы уже взрослая». А Колобова слезами заливается: «я, говорит, не виновата, Лидия Георгиевна, я и так уксус пью, и никак не худею, а корсет не могу носить — меня давит». — Мика передавала разговор в лицах, очень удачно копируя Сову и плачущую Колобову.