— Кое-кого из наших девочек я встречала, — сказала она, закончив рассказ. — Знаю, где Сова, где Геннадий Петрович. А вот Ирину… До этой заметки я ничего о ней не знала… Она всё мечтала быть учительницей.
— А может быть, это и не она. Мало ли бывает однофамильцев, — сказала я.
— Нет, она. Я ведь тогда, после заметки, навела справки в геолкоме. Не утерпела. Оказалось, имя, отчество — всё сходится: Ирина Федоровна Лотоцкая.
— Вы давно её видели?
— Очень давно… В последний раз я видела её осенью в шестнадцатом году. Она ведь так и не попала в гимназию. Умер отец, они с матерью остались без гроша. Шили солдатское бельё, им давали из какого-то благотворительного комитета. Ирина роли переписывала для театра… тем и жили.
Мария Викторовна помолчала, потом заговорила снова:
— Да… Ирина самолюбивая, щепетильная… Помощи ни от кого не хотела принимать. Ко мне заходила редко, к себе не приглашала. А после революции куда-то совсем пропала. И вот теперь… Вот уж никак не ожидала, что Ирина сделается геологом. Как странно: Ирина — геолог! Знаете, я ведь ей написала письмо, ответа пока нет. Ну, что ж, подожду-подожду да и поеду к ней, благо сейчас отпуск. Разыщу её…
— А остальные где? Вы говорите — встречались кое с кем?
— На пароходе как-то Зойку встретила. Всё — такая же сорока. Муж — инженер. Щеголиха. Встретились, поговорили немного и разошлись. Как-то почувствовалось, что говорить не о чем.
— Сова? Где она теперь?
— Вы ни за что не догадаетесь, кем она стала. Экономкой! После революции она сама не захотела работать в школе, а ведь хорошо знает языки, могла бы преподавать в средней школе. Живёт у одних моих знакомых. И знаете…
Тут Мария Викторовна весело рассмеялась:
— …Мало изменилась. Только стала меньше ростом, злее. Представьте себе тощую, сморщенную старушонку, везде складочки, бантики, на макушке седая шишечка, глаза — круглые, злые. Курит, не переставая, даже махорку. Но такой бонтон развела в доме — ужас! Хозяева не знают куда деваться. То — нельзя, другое — не принято. В общем — Сова!
— Ну, а Бурунова? Геннадий Петрович?
— О Буруновой ничего не знаю. А Геннадий Петрович уже на пенсии. Совсем старенький. Вскоре после истории с Ириной он покинул нашу гимназию. Когда он последний раз пришёл к нам в класс, — как мы плакали!.. Встретились мы раз в Москве, года два назад. Разговорились, о Лотоцкой вспомнили. Жалел очень, что не мог тогда ничем помочь ей… Ну, кто ещё?.. Катя Русанова? Она писательницей стала, пишет романы, к стихам охладела, печатается…
В комнату вошёл крепкий, высокий мальчик с большим листом бумаги.
— Мама, ты не видела, где мои краски? — спросил он.
— Опять «где краски», Витя! Почему ты не ставишь их на место?
— Да, на место! Скажи твоему Вадьке, он всё время у меня таскает…
В дверь осторожно просунулась белокурая головка младшего сына Аварии Викторовны. Услышав своё имя, он немедленно скрылся.
— Вот всегда так! — засмеялась Мария Викторовна. — Подумайте, одному тринадцать, другому шесть, и большой жалуется на маленького.
— Да, мне стенгазету надо делать, а он…
— Ну, не знаю, где твои краски, поищи в своей комнате.
Мальчик ушёл.
— Видите, какие у меня сыновья! Старший меня перерастает. Когда я ему рассказываю о гимназии, — он не верит, смеётся. Да это и понятно: ведь у наших детей совсем другое детство…
1938 г.