«Вот и сам я вроде коровы стал. Весь лес лепешками закидал, и в пузе протоколы пишут, — думал Иван. — Ну, ничего, Ребров, со свистунком-то шибче бегать будешь. Двигай, двигай!»
В ночь совсем плохо стало Ивану. Тошнило. Все тело покрылось холодным потом. Кружилась голова.
Иван никак не мог согреться, пристроиться поудобнее где-нибудь, все было сырым и скользким. Перед рассветом уснул. Когда проснулся, был настоящий день. Лучи солнца, как белые длинные палки, навылет проткнули хвою. Иван вскочил, поняв, что проспал. Стадо ушло.
— Ах ты господи мой! — ужаснулся Иван. И, придерживая спадающие, ставшие широкими штаны, он почти побежал по следу.
Но как ни спешил, ни старался Иван, собрал он только часть стада. Самых отощавших коров. А позже увидел еще одну.
Сначала он услышал долгий и тягостный вздох, болезненный и гулкий. А потом слабое, тоскливое мычание. Забежав за ельник, Иван увидел рухнувшую в трясину корову. Она уже почти по хребет погрузилась в грязь и лежала, вытянув длинную шею. Мошкара тучей вилась над нею. Увидев Ивана, корова дрогнула, пытаясь подняться, промычала, и в ее больших розовых зрачках мелькнуло что-то, будто осмысленная просьба, надежда. Иван спустился к трясине, ухватился за коровью голову и потянул на себя. Корова дернулась, забилась, но трясина только плотнее обхватила ее, засасывая.
— Ну, ну, милая! Буренка, ну! — просил, умолял Иван, напрягаясь до красноты. Он оступился и сам провалился в трясину. Ноги не чувствовали опоры, ползли куда-то. Иван попытался повернуться, но оттолкнуться было не от чего, и он еще глубже погрузился в жидкую торфяную кашицу. С трудом дотянулся до крайней елочки. «Только бы не сломалась», — испуганно думал Иван, видя, как напряженно прогнулся тонкий коричневый ствол. Порезав о траву ладони, Иван вылез на твердый кряж.
— Ах ты мать честная! — с досадой выругался он, оглядываясь. Отбежав в сторону, выкорчевал сухую елочку, одну, другую, бросил их на кочки. Корова больше не шевелилась, только тихонько мычала и фыркала Ивану в лицо травянистым теплом. Она дышала тяжко и редко. Иван вплотную подобрался к ней и, двумя руками обхватив за шею, потянул. Корова вдруг вывалила шершавый язык и неожиданно лизнула Ивану руку.
— Чего ты? — испуганно крикнул Иван. Он увидел рядом с собой крупный зрачок, не мигая глядящий на него, все понимающий, все разумеющий. Корова плакала. — Ну! — крикнул Иван. — Чего ты! — Он отвернулся. — Думаешь, уйду? — спросил Иван. Корова лизала ему руку. — Не уйду, не брошу так.
Иван встал, вынул нож, с минуту смотрел на корову, затем резко сорвал с головы кепку, прикрыл корове глаза и ударил наотмашь…
Лес поредел. Появились березы, полянки, поросшие травой.
Иван понял, что где-нибудь поблизости есть жилье. Оставив коров, он пошел вперед и вскоре вышел к реке. Река была широкой, тихой, берега поросли высоченной, в рост человека, травой. Трава свисала над водой. Носились темно-синие маленькие стрекозы. Иван попил и хотел уже идти обратно, но вдруг, совсем рядом, за кустом, увидел человека. Тот лежал на спине, закинув за голову руки.
— Эй! — тихо позвал Иван.
Человек сел, надел кепку и повернулся к Ивану.
— Ты один? — спросил Иван.
Незнакомец внимательно осмотрел Ивана и учтиво сказал:
— Здравствуйте.
— Здоро́во. Ну что тут? Как дела? Наши — где?
— Вы имеете в виду фронт?
— А что ж еще?
— Право, не могу вам сказать.
— А это что за река?
Незнакомец ответил.
— Ух куда меня занесло! Неужели и тут немцы?
— Кругом немцы. Все деревни заняты.
— Вот как! Н-да. Что делать-то, а?
— «Все течет, все изменяется». Кстати, это тоже сказал немец. Представляете, какой парадокс!
— Это верно. Ну ничего, пусть течет, — ответил Иван. Он внимательно осмотрел незнакомца. Тот был худой и щуплый. Рубашка расстегнута на груди, шея по ворот загорелая, розовая, а ниже белая, бабья. И руки белые. — Что ж делать, а? А ты куда двигаешь? — спросил Иван. — Или здесь останешься?
— Я? К Ленинграду.
— До самого Ленинграда?
— И до Ленинграда дойду.
— Не дойдешь.
— Почему же?
— А так.
— Извините, внешность обманчива.
— Это верно. А ты сам-то кто?
— Я? Из Порхова. Архивариус.
— А-а… — Иван впервые слышал такое слово, что оно значит, не знал, но кое о чем скумекал. — Тогда другое дело, — сказал Иван. — А меня от травы да молока совсем свалило. Может, поглядишь?
— Что?
— Ну… метель.
— Какая метель?
— Ну… за кусты бегаю.
— Не понимаю, зачем мне смотреть-то?
«Не то!» — догадался Иван, помедлил и спросил на всякий случай:
— Может, хлеб у тебя есть?
— Есть немного.
— Может, молока хочешь?
— С удовольствием! Не откажусь!
— Ну, тогда пойдем! Побалуемся!
Они пришли к стаду. Иван надоил молока, угостил архивариуса. Съел полбуханки хлеба. Стыдновато, конечно, было, да что поделаешь! Не до стыда. После еды Ивана сморило в сон.
Он лег в тень под кусты, прикрыл лицо кепкой, но из-под кепки в щелку посматривал на архивариуса. Кто знает, что за человек, но пусть попробует пошалит… У меня, брат…
Проснулся он оттого, что рядом громко говорили. Прислушался.
— Здесь хозяин есть, с ним и договаривайтесь.
— Какая разница, кто хозяин.
— Нет, не имею права.
— А в чем, собственно, дело? — спросил Иван.
— Гражданин просит корову продать.
Иван, насупясь, взглянул на пришельца.
— В чем дело?
— Да я расписку оставлю, чего там. С печатью, — сказал пришелец. Был он широколицый, плотный, слегка лысоватый. Выражение лица такое, как будто куда-то очень спешил и досадовал, что задержался на минуту. Возле ног его стоял чемодан.
— Кто такой? — спросил Иван.
— Какая разница — кто? Заплачу. Сколько надо?
— Не продается.
— Мне кусок мяса. Остальное вам останется. Хорошо заплачу.
— Иди, иди…
— Да я тебе столько дам, старик… Дом построишь, велосипед купишь! — Он повалил чемодан, рывком распахнул: — На! Сколько надо, бери.
Иван взглянул, да так и обмер. В чемодане рядами, вплотную одна к другой, лежали нераспечатанные пачки денег.
— Вот, мало одной, еще бери! На!
Пришелец, будто кирпичами, постучал одна о другую пачками.
Иван ошалело глянул на архивариуса, опять на чемодан. Ядрена Феня! Он в жизни не видел столько денег. От них пахло краской, новенькие все! Больше, чем в магазине!
— У вас не свои деньги, — вдруг сказал архивариус.
— А тебе какое дело, свои — не свои. Разберись сейчас, что свое, что не свое.
— Государственные деньги. И печать государственная.
— А тебе что? Контролировать собираешься? А коровы у тебя свои?
— Разбазариваете государственное!
— Пошел ты! Где сейчас государство, ищи! Вон, до Питера немцы!
— Мы — государство!
— Кто-о?
— Предъявите документы!
— А вот этого не хочешь!
В тот же миг Иван, резко прыгнув, схватил чемодан. Все это было настолько неожиданно, мгновенно, что ни архивариус, ни пришелец не успели и шевельнуться. Они удивленно и растерянно смотрели на Ивана. Да и сам он такого, признаться, не ожидал.
— Отдай! — сказал пришелец, и его губы побелели. Он шагнул к Ивану. А Иван поддернул рукав, подразмахнулся и…
— Стой! — взвизгнул архивариус.
Ивану опалило лицо. Сверкнуло прямо в глаза. Он увидел черную дырку ствола пистолета, сочащийся из нее дымок и палец незнакомца, который дернул спусковой крючок.
Иван быстро ладонями провел по лицу, по груди. Жив?.. Жив!.. Задохнувшись, глотнул.
— Стрельнул, а? — недоуменно сказал Иван, он будто еще не верил. — Стрельнул? — спросил он архивариуса, как будто искал подтверждения, и понял — стрельнул!
— Ах ты гад! — прохрипел Иван и вцепился в руку с пистолетом.