Молодой Томас Мюнцер преклонялся перед этим человеком. Вращаясь в обществе книгоиздателей, он жадно ловил все, что говорилось о виттенбергском проповеднике, читал каждую строку, написанную им. Ему казалось, что Лютер перевернет мир. Он восхищался даже резкостью и грубостью выражений своего кумира.
— Этой грубой манерой Лютер становится ближе и понятнее простолюдину, — говорил Мюнцер.
Дело пошло иначе, когда Мюнцеру стало известно, что Лютер восстает только против папы и его тирании и в то же время возмущается попытками крепостных сбросить с себя рабские оковы. Тогда Мюнцер решительно стал в ряды противников вит-тенбергского монаха. Им было не по пути.
У печатного станка он снова стал мечтать о кафедре и представлял себе высокие стрельчатые своды, под которыми мощно звучит его голос, зовущий вилланов к свободе.
И Мюнцер решился снова надеть рясу. После долгих напрасных поисков ему было предложено место духовника в женском монастыре бернардинок в Бейтице, близ Вейсенфельда.
В Бейтице жизнь снова столкнула его с монахами, обирающими обнищавших прихожан. Он видел, как они забивали темный ум крестьян длинными россказнями о грехе, божьем суде и дьяволе и этими россказнями держали они народ в полном рабстве. Мюнцер тотчас же стал во враждебные отношения к товарищам церковнослужителям и в особенности к начальству — пышным прелатам римской церкви. Святые отцы нехорошо отзывались о нем: говорили, что он вольнодумец, еретик; говорили, что он не почитает старших по церковному чину, что он проповедует невозможные вещи и даже переделывает по-своему церковную службу. Поводом к подобным слухам было то, что он ввел в богослужение большую простоту, как и в обращении с прихожанами. Его не боялись, а любили. Сплетни и интриги наконец надоели молодому проповеднику, и он бросил Бейтиц.
В 1520 году Мюнцер принял приглашение общинного совета саксонского города Цвикау и сделался там священником в кафедральном соборе святой Марии. Лютер горячо приветствовал его. Он в это время вел войну не на живот, а на смерть с папой и бросил решительный вызов германскому духовенству. Он требовал уничтожения или преобразования монастырей, отмены налогов, взимаемых в пользу папы, прекращения его светской власти и изгнания из Германии его посольства.
В ясное, солнечное утро, после воскресной обедни, за оградой цвикауской церкви святой Екатерины собралась толпа ткачей. На убогих могилках, отмеченных только старыми, покосившимися крестами, пестрели их праздничные наряды. Слышалось пение молитв.
Томас Мюнцер задумчиво шел между могилами и, остановившись около одной старой плиты, вросшей в землю, ждал, пока ткачи кончат петь, и разбирал полустершуюся надпись. Когда последние звуки молитвы замерли в воздухе, отовсюду раздались сердечные оклики:
— Отец Томас… Доброе утро, отец Томас! Идите к нам: у нас найдется немало о чем поговорить с вами!
Из толпы вышел суконщик Никлас Шторх, широкоплечий, громадный, с энергичным лицом и пламенными глазами, и приветливо сказал Мюнцеру:
— Простите, отец Томас, но нам кажется, что вам тяжело живется в Цвикау и с каждым днем делается тяжелее. Мы слышали, что лицемерный патер Эгранус с монахом Тибурциусом уже обратились в городскую думу с жалобой на вас, за то, что вы будто бы смущаете народ… И ратманы [71] довольно благосклонно слушают эти жалобы. Ну, а во время вашей сегодняшней проповеди шайка монахов нарочно подняла такой шум, что вы не могли докончить. Это не предвещает ничего хорошего, и ратманы доконают вас, уж поверьте мне…
Шторха перебил юноша с тонкими чертами лица и изящной осанкой, одетый, так же как и его товарищи, в белую рубаху из грубого холста, — Маркус Штюбнер. Виттенбергский студент Штюбнер бросил университет и присоединился к братству так называемых "цвикауских пророков", главой и основателем которого был Шторх.
— Могу еще прибавить, — сказал Штюбнер, — что несколько дней тому назад слышал я от слуги Эгрануса, будто ратманы, подбиваемые монахами, только и ждут малейшего повода для доноса на вас герцогу Иоанну[72].
Мюнцер слегка нахмурился, но потом беспечно тряхнул головой.
— Будет то, что бывало, — усмехнулся он, — придется снова вскинуть котомку на спину и уйти из Цвикау.
— Вот этого-то мы и не хотим! — живо возразил Шторх.
— Мы придумали для вас выход! — пробасил небольшой, приземистый товарищ Шторха, третий вождь цвикауского братства, суконщик Маркус Томэ.
Окружив Мюнцера, все трое стали развивать перед ним свой план борьбы с местным духовенством.