Настала гробовая тишина. Никто не каялся. Все эти люди жили, как пустынники. Тогда над сидящими поднялась темная высокая фигура и зазвенел вдохновенный голос.
— Иоганн Гут из Нюрнберга, — прошептала Кетерле младшей сестре. — Он торгует книжками. Великий, умный человек. Он приехал сюда с поручением от Томаса Мюнцера. И мало кто знает его имя… Слушай хорошенько!
Он произнес имя Мюнцера, собиравшего повсюду крепостных крестьян и угнетаемых богатыми горожанами ремесленников, из которых составлял трудовые братства-коммуны.
Масляная лампа освещала худое лицо с зачесанными кверху белокурыми волосами, маленькую бородку и высокую фигуру в черном кафтане, с широкополой серой шляпой в руках.
Гретель не могла оторваться от его глаз, менявших постоянно выражение — то простодушных, то повелительных, странно блестевших в полумраке.
— "Царство правды"! — повторил Гут обещание угольщика полунасмешливо-полугрустно. — А в чем она, эта правда? Вы всё ждете, когда на земле воцарится высшая справедливость! Она сама не придет! Беритесь за меч! Отстаивайте свои права, отнимайте мечом власть у господ!
В это время в сенях послышалась возня, дверь распахнулась, и вновь вошедшие втащили Руди:
— Мы его поймали около окна. Чужой!
— Я не смел войти, — пробормотал волынщик.
— Он говорил, что знает брата Томаса Мюнцера, — продолжали голоса вошедших.
Гут обернулся и кивнул головой:
— Пустите его, это волынщик из Мюльгаузена. Садись, брат, и не мешай слушать.
Жена угольщика поправила щепкой нагар на светильне; пламя вспыхнуло ярче и озарило красноватым светом лицо Гута. Его взгляд встретился со взглядом Гретель. Она тяжело дышала, и голова ее кружилась.
А Гут продолжал свою пламенную речь. Он говорил, что всюду, где есть бедный и богатый, поднимается меч против тиранов и нужно уметь нести этот меч и умереть с радостью за народное дело.
Кетерле взглянула на Гретель. Ее поразил неподвижный взгляд девочки на бледном, без кровинки, лице. Глаза, не отрываясь, пристально смотрели на Гута; она дрожала как в лихорадке. Вдруг Гретель поднялась и стала рядом с Гутом. Она тяжело дышала и неожиданно заговорила тонким прерывистым голосом:
Кетерле с восторгом смотрела на сестру, а угольщик благоговейно склонил голову.
— Правда говорит её устами, — прошептала Кетерле, — ей нести наше святое знамя борьбы!
— Ей нести наше знамя! — торжественно промолвил Иоганн Гут из Нюрнберга.
Но Гретель не пришлось нести знамя "борцов за мир". После собрания у угольщика Гретель, очнувшись, замолчала. Потрясение было для нее не по силам. И с этой ночи она стала слабеть: почти не прикасалась к пище, худела, бледнела и тосковала. Кетерле слышала, что часто "слабые души", как она говорила, на самом же деле чрезмерно нервные люди, не выдерживают возбуждения.
Потрясенная всем, что она видела и слышала, Гретель все о чем-то думала, чего-то не могла понять. Какое знамя борьбы должна нести она, маленькая девочка Гретель? Куда она с ним пойдет?
Раз она сказала сестре:
— Причеши меня, у меня дрожат руки.
Кетерле собрала в большой узел ее густые волосы. Гретель улыбнулась и сказала:
— Кетерле, я уйду погулять.
И, не сказав больше ни слова, она пошла бродить по улице. Белая пелена снега казалась бесконечной. Гретель шла через пустые виноградники и огороды…
Разрумянившаяся и повеселевшая, с рассыпавшимися по плечам волосами, вбежала она в первый попавшийся дом и бросилась к хозяйке, сидевшей возле прялки. Однообразно жужжало колесо прялки. Пряха мурлыкала немудреные песни. Вдруг кто-то порывисто отодвинул от нее прялку:
— Приближаются "Двенадцать зимних ночей", фея Гольда[80]идет навестить хозяек. Бросай прясть, тетушка, если не хочешь, чтобы она перепутала тебе пряжу!
И Гретель со смехом убежала в соседнюю избу.
Придя домой, она повисла на шее у сестры.
— Ты вся в снегу и, наверно, отморозила ноги, простудилась, — со страхом сказала Кетерле, укладывая девочку в постель.
В этот вечер Рорбах до поздней ночи сидел в кабачке. Он угощал приятелей:
— Пей, Христиан Ширер, пей, Иорк Мартин, пей, Ганс, и ты, дядя Вольф. Пейте, друзья! Скоро мы все бросим свои дома и виноградники и пойдем в поход!..
80
По поверью германцев, благодетельная фея Гольда, покровительница урожая, материнства и всяких земных благ, в конце зимы, во время праздника "Двенадцати зимних ночей", обходит дома, справляясь о работе хозяек. Если какая-нибудь хозяйка не спрятала свою пряжу, Гольда путает ее.