Лучанинов точно извинялся:
— Усердия много, а пороха маловато, Сережа. Я ведь не ты и не Мишка в свое время… У вас талант черпай ведром, а у меня — рюмочкой.
Сергей обнял его:
— Этакая у тебя благородная скромность!
— Поди ты к черту! — неуклюже отодвинулся Лучанинов. — Никакой скромности, а чистая правда. Тебя губят, Мишку совсем погубили, а я — в академики вылез. Зло берет, ей-богу!
Сергей смотрел на него с улыбкой:
— Таланта, усидчивости и настойчивости у тебя достаточно, Васильич. А сердца отпустила тебе природа и того больше. Куда нам до тебя!
Он говорил от души. Громадная, нескладная фигура Лучанинова казалась ему прекрасной. В самом деле, кто бы взял на себя заботу о сумасшедшем товарище и возился бы с ним, как нянька?..
— Брось дурака валять, — с досадой оборвал Лучанинов. — Пойдем лучше к Мише. У него припадок прошел, слышишь, смеется. У него этакие припадочки страха частенько бывают. А пройдут, он опять почти наш Мишка. Тебе-то рад будет.
Лучанинов открыл дверь. В обеих комнатах была неказистая обстановка. Хозяин квартиры жил скромно, прислуги не держал. И кормился с Тихоновым трактирными щами и кашей, за которыми сам ходил с судками.
Больной встретил Сергея так, будто трехлетней разлуки и не существовало.
— Здравствуй, Сережа! Никак, знаешь, не могу кончить мою картину. Краски продают паршивые. Вот, посмотри.
Сергей едва удержался от горестного возгласа: перед ним были все те же "Иоанн Грозный и Сильвестр", но в каком виде! Вместо знакомых выразительных фигур — нагромождение и пестрота красок. Картина казалась не писаной, а лепной. Краски бестолково мешались, заглушая одна другую. Лишь кое-где отдельными пятнами просвечивало благородное и смелое письмо Тихонова прежних лет.
А больной с жаром говорил:
— Ты-то поймешь, друг! Необходимо, понимаешь ли, не жалеть только красок. Вася мне в них никогда не отказывает, спасибо ему… И работаю я теперь не кистями, а мастихином…[137] К черту лессировку…[138] Я выкину все кисти, даже широкие щетинные!..
Он засмеялся и больше не сказал ни слова, отвернувшись к стене и зябко ежась.
Лучанинов отвел Сергея в сторону и показал папку с рисунками:
— Ты посмотри его работы за поездку. Тогда он еще мог работать. Здесь, правда, повторения. Многое взял Головнин. А на днях все выйдет отдельным альбомом.
Сергей рассматривал незнакомые смуглые лица, экзотические одежды из перьев, тропические пейзажи, писанные пастелью и акварелью. Его поражала безукоризненность рисунка, тонкость раскраски.
— Мастерская работа!
Сергей вспомнил слова столяра Егорыча. Как пышно взошло зерно таланта бывшего крепостного Тихонова, какой богатый урожай плодов он уже дал России и как много подарил бы родине еще… Зачем же так неосторожно подрезали под корень его слабое здоровье? Зачем не захотели сохранить?..
Его душили слезы. Он торопливо попрощался и ушел.
Дома, на пороге, Сергея встретил мажордом.
— Явиль наконес, каналь! Знова не слюшаль, хбдиль в свой одежка, как знатна гаспадин. Не забиваль: ты хлоп и долшен носиль ливрей.
Елизавета Ивановна решила лично осмотреть работы в "картинной галерее" и сделать Сергею необходимые указания. Она позвала с собой мужа:
— Пьер, вы должны оценить мой вкус, понять, что моя выдумка — не каприз.
У нее был торжественный вид, и Петр Андреевич бросился целовать ей ручки. Мажордом последовал за супругами, почтительно склонив голову и улыбаясь. "Ангель-баринь любиль, штоби вся улибаль перед нее, как солнешний луш".
Сергей ждал господ, одетый "по форме".
Приложив к глазам лорнет, Елизавета Ивановна медленно обходила комнаты.
— Magnifique! Merveilleux!..[139] — тянула она томно. — Не правда ли, Пьер?.. Ты мне угодил, Серж. Получишь на чай. Ганс Карлович, распорядитесь. Посмотрите внимательно, Пьер, на эту Венеру, играющую с амурами. Весьма удачное приобретение! Говорят, подлинная копия Тициана[140], только не подписана. А вот копия с ученика Рафаэля — Джулио Романо. Ах, так чувствуется влияние знаменитого певца мадонн! И, представьте, некоторое сходство со мной. Вы не находите, Пьер?
— Вылитый портрет, Лиз, я сразу заметил.
— А это — Мурильо[141]. Тоже ценная копия. Я не люблю Рубенса[142] и не выписывала его. Он слишком груб и натурален.
Она обвела взглядом комнату:
138
Лессировать — в живописи масляными красками наносить тонкий слой прозрачной краски, через которую просвечивают нижние слои непрозрачной краски.