Оригинал «Семидесяти рассказов попугая» до нас не дошел. Не считая позднейших обработок, нам известны две санскритские версии сборника. Одна из них, более полная и написанная более изысканным языком, составлена Чинтамани Бхаттой (известно, что последний был знаком с Панчатантрой в рецензии Пурнабхадры). Другая, более простая и, по-видимому, более поздняя версия, возможно, представляет собой переработку какого-то стихотворного оригинала; сохранившиеся здесь пракритские стихи, а также некоторые особенности языка заставляют предполагать, что сборник этот был первоначально составлен на одном из пракритских диалектов. Как полагают исследователи, эти редакции составлены вряд ли раньше XII и позже XIV в.
Также на пракрите был создан один из любопытнейших образцов индийской повествовательной литературы — Дхуртакхьяна («Повесть о плутах»). Она приписывается Харибхадре, составившему ее в пракритских стихах, по-видимому, в VII–VIII вв. К 1365 г. относится ее санскритская стихотворная обработка; еще позже, на рубеже XVII–XVIII вв. ее переложили на гуджерати.
Обрамлением здесь служит повесть о плутах, поставивших себе целью поведать такой рассказ о своих похождениях, чтобы слушатели признали его невероятным. При этом опровержением лживости рассказа и доказательством его истинности считаются аналогичные или еще более фантастические эпизоды из древних эпических поэм — Махабхараты, Рамаяны, пуран; эпизоды эти и приводятся в ответ на каждый такой рассказ. Лишь плутовке Кхандапане, вступающей в состязание последней, удается одержать над всеми верх, и мошенники признают ее превосходство. Как мы видим, характер этих рассказов в достаточной степени определен задачей обрамления. При этом собственно «плутовским» рассказом является лишь это обрамление, точнее, последний его эпизод — проделка Кхандапаны после ее рассказа. Подобное состязание в небылицах находит себе параллели в отдельных народных сказках. «Повесть о плутах» весьма интересна как произведение сатирического плана, как пародия на выдумки эпических легенд, принимаемых на веру. Рассказы плутов напоминают такие произведения мировой литературы, как «Правдивую историю» Лукиана, как «Удивительные приключения барона Мюнхгаузена» Распе и Бюргера. Интересно, что у Лукиана мы находим сходный иронический подтекст: рассказчик признается, что говорит заведомую ложь, и просит не верить ему; при этом он оправдывается тем, что древние авторы, служившие ему образцом, сочиняли не меньшие небылицы, почитавшиеся, однако, за истину.
Если в таких сборниках, как Панчатантра, Хитопадеша, обрамляющий рассказ сам по себе лишь внешним образом связан с обрамленными, совершенно различными по форме, содержанию, дидактической направленности, а в таких, как «Тридцать две истории царского трона», «Семьдесят рассказов попугая», «Повесть о плутах», он известным образом предопределяет характер вставок, объединяемых каким-либо сюжетным или формальным признаком, то в Бхаратакадватриншатике («Тридцати двух рассказах о монахах») обрамляющая повесть вообще отсутствует. В ней по сути дела и нет надобности — в такой мере связаны замыслом все тридцать два рассказа, составляющие сборник. С одной стороны, это характерные образцы анекдотов о глупцах, находящие себе аналогии в Панчатантре, в «Океане сказаний», в многочисленных анекдотах у разных народов. Этим, однако, их своеобразие не исчерпывается. «Тридцать два рассказа» высмеивают не дураков вообще, а именно монахов, представляя собой антиклерикальное произведение. Следует вместе с тем заметить, что направленность сборника выяснена не до конца. Бхаратака — это не монах вообще, а обозначение определенной категории нищенствующих монахов, как полагают некоторые ученые, — шиваитского толка. В этой связи заслуживает внимание предположение И. Хертеля о том, что рассказы о монахах — джайнского происхождения [И. Хертель, в частности, по ряду соображений склонен приписывать их составление джайну Мунисундаре (1360–1447)] и были задуманы как полемическое произведение в борьбе джайнов с шиваитами. Гипотезу эту нельзя считать полностью доказанной, — «Тридцать два рассказа» не содержат следов такой полемики, — хотя возможность использования и обработки джайнами издавна бытовавших в народе анекдотов о глупцах вполне вероятна.
Стиль этих рассказов весьма прост, даже беден. Фабула, за единичными исключениями, изложена в весьма сжатом виде. Стихотворных вставок почти нет, хотя каждому рассказу предшествует стихотворное резюме. Язык сборника изобилует диалектизмами (гуджерати), что также свидетельствует о фольклорном происхождении большинства рассказов. Одновременно некоторые из них, высмеивающие невежество учителей и построенные на непереводимой игре слов, близки по характеру так называемой «школьной новелле».
Мы остановились лишь на некоторых сборниках, образцы которых включены в эту книгу. Как уже говорилось, они далеко не исчерпывают санскритской повествовательной литературы. Соответственно мы не затронули здесь многих памятников, которые в целом или в некоторых своих частях входят в эту литературу или связаны с ней генетически. Таковы отдельные гимны Ригведы, отрывки из брахман, Махабхараты, Рамаяны, пуран; проза Дандина, Субандху, Баны; сборники сказок и исторических преданий, составленные Шивадасой, Мерутунгой, Раджашекхарой, и многие другие памятники.
Выше уже отмечались некоторые особенности индийской обрамленной повести. При всем своем разнообразии большинство этих рассказов, как нам кажется, приближается к одному из двух основных типов: 1) басня, притча, анекдот со сравнительно простой фабулой и достаточно четко выраженной нравоучительной тенденцией; 2) рассказ с более сложной, иногда многоплановой фабулой, сочетающий обычно волшебные и бытовые мотивы; дидактическая функция здесь, если даже она и провозглашена, фактически отступает на второй план перед чисто литературными, художественными задачами. Разумеется, иногда, например при обработке фольклорного сюжета в отдельных джатаках, четкая граница между этими типами стирается; тем не менее в пределах каждого из них могут быть установлены четкие принципы композиции, определенная зависимость между отдельными существенными компонентами повествования. Известного рода зависимости можно, по-видимому, установить и внутри индийского обрамляющего рассказа в целом; таковы, например, разные типы связи между обрамляющим и вставным рассказами: обрамление, в целом не связанное с такими рассказами и лишь мотивирующее их дидактику отдельными ситуациями своего действия, — прием объединения разнородных текстов (например, Панчатантра); обрамление, в целом мотивирующее дидактику и отчасти сюжетную линию рассказа (например, «Тридцать две истории царского трона»); обрамление, ставящее перед рассказами определенные формальные задачи независимо или почти независимо от сюжета (например, «Двадцать пять рассказов Веталы», «Повесть о плутах»). Такие типы связи могут сочетаться друг с другом в более сложных сборниках, которые включают в себя сборники меньшего размера («Океан сказаний»).