На открытом ходовом мостике шхуны за штурвалом стоял длинный пожилой человек в грязном берете, очках и засаленном черном комбинезоне, из-под которого выглядывал на груди воротничок белой рубашки, надетой под вылинявший голубой свитер.
— Я Джек Дэвис, хозяин этого острова! — прокричал человек с шхуны по-английски.
О Джереми Дэвисе я тогда еще не знал и на фамилию этого англичанина не обратил внимания. Меня удивило лишь, что он хозяин острова. Я не подозревал, что на свете существуют частные острова.
Мистер Дэвис спрашивал доктора.
— Срочно нужна помощь, — не выпуская из рук штурвала, кричал он. — Умирает мой сын. Он там, на берегу. — Кивком головы англичанин указал в сторону белого домика.
— А что с ним? — прокричал в ответ доктор.
— Ранен, — сказал англичанин.
— Какой характер ранения? Я врач, объясните подробнее.
— Он потерял много крови. Бритвой ранен.
Потом, когда мы с доктором были уже на шхуне, мистер Дэвис, направляя судно к берегу, взволнованно говорил:
— Дважды в год к нам приходит рефрижератор из Монтевидео, и как-то была шхуна из Порт-Стэнли. Других судов я здесь не видел, вас послал сам бог. Мы были в отчаянье, до ближайшей больницы мне пришлось бы идти четыреста миль. В море сейчас штормы, я не знаю, что было бы с Редмондом. Этот глупый мальчик перерезал себе вены.
— Вены?! — у Залмана Ароновича округлились глаза. — Что же вы не сказали сразу? Скорее назад! Куда же вы гоните? Давайте назад, я должен взять необходимые инструменты. Это совсем другое, я не к тому готовился.
Я поразился докторской прыти. Как только шхуна опять подвернула к борту нашего судна, он взлетел по штормтрапу в несколько секунд. Это при его-то габаритах: 165 сантиметров роста и 110 килограммов веса!
— Редмонд сделал это в постели, — рассказывал мне Дэвис, пока мы ждали доктора. — В его комнате живет пингвин, он поднял шум: пингвины не терпят запаха крови. Жена пошла узнать, в чем дело. В первом часу ночи вдруг шум. Потом она позвала меня. Ред не давал себя бинтовать. Нам помогла Энни, это моя дочь… Мне семьдесят четыре, я не понимаю молодых людей. Они и сами не понимают, что им нужно.
Я хотел спросить, что все же толкнуло Редмонда на такой шаг, но не решился. Дэвис как-то враз посуровел. Хмуря плоский лоб, достал из кармана кожаный кисет, медленно свернул самокрутку, закурил. Помолчав, сказал еще:
— Раньше ему нравилась говядина на углях. Сегодня я сделал, поджарил, как ему нравилось. Он не съел, вторые сутки ничего не ест. Глупый мальчик, в июне ему будет только шестнадцать…
— Это произошло вчера?
— Да, в ночь с воскресенья на понедельник. Вечером он, как обычно, хорошо поужинал. Потом играл с пингвином и немного спорил с дедом. У меня еще жив отец, ему сто три года. С Редом они не ладят. Дед его очень любит. Не всем молодым нравится, когда их любят…
Парня мы застали едва живым. Мертвенно-бледный, он лежал на кровати совершенно безучастный, с неподвижно застывшими глазами.
— Этот мальчик таки действительно плох, — натягивая халат, сказал Залман Аронович. — Вы видите, как он выжат? Он бы к вечеру умер.
Дэвисам доктор перевел свои слова иначе:
— Я говорю, что положение не блестящее, но пока ничего страшного. Ему нужна свежая кровь, литра два.
На Нью-Айленде живут только Дэвисы. Вместе с Редмондом их семь человек. Кровь деда и отца не годилась, они оба слишком старые. Энни кормила двухмесячного ребенка. Поэтому ее кандидатура в доноры тоже отпала. Оставались сорокалетняя миссис Агнес, мать Реда, и ее двоюродная сестра Марго. Но сначала нужно было узнать, какая группа крови у них и какая у юноши. Кровь родственников, даже матери и сына, совпадает не всегда.
У Марго оказалась вторая группа, у миссис Агнес — третья. Труднее было определить группу Реда. Доктор исколол ему все пальцы, так и не получив из них ни капли. Пришлось класть под микроскоп бинты с уже заскорузлыми кровяными пятнами. Наконец выяснилось.
— Третья, — шумно вздохнул Залман Аронович и выразительно глянул на меня. Ему, корабельному врачу, моя группа крови была, конечно, известна.
— Ладно, — сказал я, пожав плечами.
— И сколько вам не жалко? — Свою одесскую манеру задавать вопросы Залман Аронович сохранял в любой обстановке.
— Да берите пол-литра! — вдруг расхрабрился я. Потом меня осенило: «Пол-литра — это же восьмая часть всей моей крови!» Но убавить щедрость теперь было неудобно.