– Пойдем отсюда, – сказала она.
– Но чем плохо на веранде?
Я предпочел бы сесть, выпить чего-нибудь холодного, поглядеть меню – не помню, когда я последний раз держал в руках напечатанное на бумаге ресторанное меню. А заодно и приглядеть что-нибудь для аргуса – скоро аргус проголодается, а когда он голоден, ему делается нехорошо. А значит, и мне сделается нехорошо.
– Я сказала, пойдем отсюда. Ненавижу, когда меня унижают!
Понятно: она из тех, кто не умеет уживаться с людьми, из тех, кто считает, что все кругом только и думают, чтобы устроить ей какую-нибудь пакость. Теперь ясно, почему она вступила в переписку с одиноким ныряльщиком из глубокого космоса.
Она ладит с людьми еще хуже, чем я!
– Ладно, – сказал я и демонстративно взглянул на часы, желая произвести на нее впечатление человека, который не любит даром тратить время. – Вызывай машину, поехали. Поедим там, дома.
Это ее немного умиротворило. Она, кажется, решила, что мне не терпится оказаться с ней наедине. Ладно, подумал я, главное – устроиться, тогда наладится и все остальное.
Морской берег действует на все органы чувств сразу; я видел голубое и зеленое, желтое и опять голубое, вдыхал йод и соль, мокрый ветер обнимал меня, песок жег ступни, и песчинки осыпались с кожи…
Я разбежался и упал лицом в брызги, в мокрое, соленое, о котором старался не думать, не вспоминать там, в стальной скорлупе, где любой непредусмотренный звук означал неполадку, а следовательно, катастрофу, гибель…
Если проплыть несколько метров и немножко понырять, я верну былые навыки. А потом можно будет поплавать с маской или даже с аквалангом; в летной школе нас тренировали на подводных симуляторах.
И тут я почувствовал мягкий удар в затылок.
Я совершенно ничего не видел, мне было жарко и плохо, сверху падали беспощадные отвесные лучи, вода была отвратительно мокрой и соленой, ее даже нельзя было пить, вдобавок кожу между моими пальцами грызли маленькие песчаные крабы.
Аргус!
Я поспешно выбрался на берег. Аргус лежал у воды, положив голову на лапы, чуть высунув кончик языка… Я должен был предвидеть: он непривычен к такому перегреву.
Моя невеста сидела в шезлонге, под рукой ведерко со льдом, в ведерке бутылка с этим самым «Сайко». Я подхватил ведерко – лед почти растаял – и вылил воду на аргуса. Тот отряхнулся, почти как собака, встал и, оглядываясь на меня, потрусил в бунгало.
Я последовал за ним.
– Куда ты? – крикнула моя невеста.
– Мне нужно в тень. Слишком жарко.
– Ты выбросил мой лед! – крикнула она мне в спину.
– Я принесу тебе еще.
Я действительно принес ей лед. Бегом, чтобы аргус, лежащий в тени веранды, не успел ощутить мое отсутствие и запаниковать. Потом вернулся, поднялся на веранду, уселся в плетеное кресло и попытался выровнять дыхание. Это оказалось не так уж трудно – море шумело в ритме расширяющихся и опадающих легких. Я люблю море. Аргус, как выяснилось, нет.
Нам будет трудно.
Может быть, надо было снять охотничий домик где-то в горах? На северных озерах? Тоже ничего, хотя и не сравнится с морем. Можно ведь подобрать какой-то вариант, который устраивал бы всех: меня, ее, аргуса…
У меня давно не было женщины. Нелегкий характер и уходящий назад подбородок не так уж много значат при таком раскладе.
Ее руки обнимали меня за шею, волосы раскинулись по пестрым подушкам. Она пахла так, как и должна пахнуть женщина. Правильно.
– Погоди, – сказал я.
Кольцо рук, обнимающих меня, распалось.
Я прошел по комнате, перерезанной светлыми лунными тенями.
Аргус лежал у порога, бока его тревожно ходили. Я положил руку ему на голову.
– Ну что ты, что ты…
Он ткнулся лбом мне в ладонь и замер. Я постоял так, потом осторожно убрал руку.
Им тоже снятся дурные сны.
– Извини меня, – сказал я в темноту, – я сейчас.
Она уже сидела на кровати, скалывая волосы заколкой, острые локти нацелены на меня.
Я попробовал обнять ее, но она была как деревянная.
– Ну, ты же знала, за кого выходишь замуж. – Я старался говорить ровно.
– Эта собака… – она дышала часто-часто, как аргус, – она тебе дороже, чем я…
С аргусом я провел десять лет. С ней не прожил и месяца.