- Лева, держи...
* * *
Веселым валом повалила Гараськина жизнь. Пестрая птица-щебетунья летает вокруг дубка, и дубку весело.
- Я тебя, Гаря, обожаю.
А Гараська обе руки протянет к птице - обнять или щипнуть, когда как. Э, да что там говорить. Все пошло, как в старинной русской песенке:
Много было попито, поедено,
Много было соболей поглажено.
Лунев окончательно стал в доме своим; как же, сват же. Все переговаривался с Ниночкой, тайно, наедине, показывал ей какие-то бумаги, внушал ей своим воркующим баском:
- Муж, конечно, голова, но жена - шея, и может повернуть эту голову, куда хочешь. Вы, Нина Федоровна, все, вы все можете. Дайте ему вот это подписать.
Ниночка давала. Боков хмурил лоб, читал важно и при этом шевелил губами.
- Это на счет чего же?
- А ты подписывай, пожалуйста.
И Гараська ставил внизу каракульки. А через день, через два, глядишь, у Ниночки новая брошь, новый кулон или новое платье.
Лунев ходит этакий таинственный, довольный, хитренько улыбается, белыми пухлыми пальцами расчесывает шелковую бороду.
И всем хорошо. В городе теперь знали, куда надо итти со своей докукой: к адвокату Луневу. А это главное - знать, куда пойти...
В городе же докуки росли. Все новые, одна острее другой. И злые разговоры пошли про Ниночку. Но не знала она про них.
Так-то вот.
Впрочем, и у ней была порой печаль - размолвки с Боковым. Чаще это бывало в дни похмельные.
- Гаря, вот Лунин говорит... надо ему устроить. Ты его слушайся, он образованный.
- Знаем мы этих образованных. К стенке их. Только контр-революцию они разводят.
- Ну, с тобой не сговоришь.
- А ты не говори. Чего ты, баба, понимаешь? Выпьем лучше.
- Ах, как ты выражаешься... "Баба"... Пожалуйста, я тебе не баба. Привык там с бабами возиться, и думает, что все бабы.
- Аль ты по другому устроена? Гляжу вот я, гляжу на тебя кажний день, ну, никакой отлички. Все у тебя, как у других баб сделано.
- Фу-фу-фу, какой ты грубый. Я и говорить с тобой не хочу.
И хлоп дверью. В будуар к себе... А Гараська:
- Хо-хо-хо...
Выпьет, посидит, еще выпьет и пойдет мириться.
Веселым валом, веселым валом валит Гараськина жизнь в плигинском доме.
* * *
Раз вечером на лодках поехали кататься. На передней - большой, восьмивесельной, реквизированной у купца Огольцова - сидел сам Боков с Ниночкой Белоклюцкой, пьяный, клюквенно красный. Нина приказала принести ковер, и улеглась на нем, довольная, как победительница. На других лодках ехали приятели Бокова.
Поднялись до цементного завода, выехали на середину и, бросив весла, поплыли по течению, мимо города. Пили, пели, орали. Самогон на этот раз попался плохой, кого-то стошнило.
- Товарищи, дуй мою любимую! - заорал Боков.
И все нестройно запели "Из-за острова на стрежень".
Боков сидел на ковре, опустив голову, потряхивая ею, и в такт песни постукивал ногой.
Нина обхватила его шею белой рукой, и тоже пела, немного пьяненькая.
Волга. Волга, мать родная...
Боков поднял голову и тупо посмотрел кругом - на товарищей, оравших песню, на пьяненькую Нину, на дальние берега, и вдруг поднялся большой, чернявый, вытянул руки в стороны, взмахнул и заорал громче всех, прадедовским оглушительным голосом:
Мощным взмахом поднимает
Он красавицу-княжну...
Он наклонился к Нине, схватил ее под руки и приподнял. Та испуганно глянула ему в глаза и... сразу поняла все. Как змея, она вывернулась и упала на дно лодки, возле скамьи. Боков схватил ее поперек туловища и попытался поднять. А сам орал:
И далеко прочь бросает...
Нина вцепилась как гвоздь в лавку, обвила руками и завизжала:
- Карау-ул!..
Песня здесь, на боковской лодке, сразу оборвалась. Орал только сам Боков. И на других лодках орали:
В набежавшую волну.
- Караул!.. Спасите!.. - визжала Ниночка.
Боков рвал на ней платье, подвинул к борту, но Нина теперь вся белая на солнышке, голенькая, держалась за скамью крепко. Лодка качалась, готовая перевернуться.
- Боков! Гараська! Что ты делаешь? - закричали испуганные голоса.
- Боков, брось!
- Ха-ха-хо-хо...
- Товарищ Боков, бросьте!
- Караул!.. Родимые, спасите!
- Утоплю!..
Кто-то навалился на Бокова, пытался удержать его. Началась борьба. Боков схватил Нину за косу.
- Пусти. Прочь!..
- Боков, опомнись!..
- Прочь!
Раздался выстрел.
- Карау-ул!..
Лодки сгрудились. Кто-то ударил Бокова веслом по шее. Ниночка в разорванной рубашечке, в кружевных панталончиках и черных шелковых чулках начала прыгать из лодки в лодку. У ней на голой груди поблескивал золотой медальон, а пониже под грудью и на животе краснела свежая царапина. Боков прыгнул за ней.
- Бейте ее, суку. Топите!.. А-а-а...
Ниночка визжала, вся обезумевшая.
- Боков, брось. Чорт, брось!.. Что ты? Очумел?!
- Убью!..
Догадались оттолкнуть лодку, в которую прыгнула Ниночка. Боков прыгнул и упал в воду. Его выволокли на большую "атаманскую" лодку, мокрого, ругающегося. Ниночка уже ехала поспешно к городу, на маленькой лодке.
- Стой, куда? - орал Боков. - Убью!
Он хотел стрелять из револьвера, ему не дали.
- Всех к стенке!.. Я вам покажу. Прочь! А ты... нынче же тебя удушу... - грозил он вслед уплывающей лодке.
- Вы... Греби за ней. Греби!.. Ну... А-а, та-ак!..
* * *
А кто-то считал грехи Бокова. День за днем так вот и вел бухгалтерские записи.
- Реквизировал в свою пользу. Убил. Пьянствовал. Дрался...
А кто-то считал его грехи, считал. Считал и Ниночкины грехи. Где-то далеко, в столицах, в советах, думали, почему мужики бунтуют. Крестьянская власть, а мужики: "долой эту власть".
И вот додумались, и подул новый ветер.
Однажды вечером прибежал к Бокову взволнованный Любович. Согнулся, угодливый и вместе наглый.
- Товарищ Боков, вы слышали? К нам выехала ревтройка.
А Боков в этот день был пьян. И вчера был пьян. И в субботу.
- Не жжелаю! - проворчал он и отмахнулся рукой.
- Но вы понимаете? Это же дело серьезное. Как вы не боитесь?
Боков повернулся и пьяными глазами посверлил лицо Любовича.
- Кто-о? Я-а? Бояться? Гараська Боков?.. Ни чорта, ни бога, ни царей, ни комиссаров не боится. Всех к...
- Но поймите, тройка ведь едет, тройка.
- Тройка?.. К чорту тройку. Я сам целый десяток.
- Покаетесь вы, товарищ Боков, поздно будет.
Боков стал, как клюква.
- Ты кто тут такой? А? П'шел вон, сволочь... А то - счас к стенке!
* * *
Да, тройка приехала. Но и не тройка даже, а целый отряд, готовый к борьбе и завоеваниям.
Пришли в плигинский дом люди властные, с какими-то бумажками, которые действовали, как талисман. Один - в казинетовом пиджаке, в ситцевой рубашке с грязноватым воротом, с рыжей бороденкой - лез везде. Обошел весь дом - плигинский-то, все пятнадцать комнат, открыл дверцы буфета, где Ниночка хранила припасы на случай чего. В будуар к ней зашел. В будуар!.. Все вынесла спокойно Ниночка. Даже, когда в буфет заглянули. Но в будуар...
- Не смейте, не смейте. Не имеете право заходить сюда.
И ножкой капризно топнула.
- Гаря, да скажи им. Это безобразие.
А рыжебородый смотрел на нее с любопытством, как на зверька какого.
- Вы не имеете права. А вы кто такие?
А рыжебородый нахмурился, покрутил бороденку пальцами.
- Это заня-ятно, сударыня.