Тихо было, только машины изредка фырчали за нашими спинами.
Мы стояли, опершись о решетку набережной, и молчали. Я все смотрел на этот проклятый спичечный коробок, который никак не мог уплыть.
— Ладно, — сказал я. — Пошли.
— Куда? — спросила Маша.
— К бате, — железно сказал я.
Бати дома не было. Мама сказала, что к нему зашел Александр Степанович — дядя Саша. Они долго говорили, потом папа наскоро пообедал и ушел. Сказал, что придет поздно. Мама была ужасно расстроена. «Что за работа такая, — говорила она, — ни днем, ни ночью, ни в воскресенье покоя нет». А тетка Поля перекладывала свои покупки и поддакивала ей: «А что я говорю, да я давно говорила, да я все время твержу…»
Я разозлился.
— Работа как работа! — сказал я. — Как бы это вы все без милиции обошлись?
Я вышел к девчонкам — они в коридоре стояли, не захотели в комнату заходить. Пожалуй, и лучше, что не зашли.
— Вот такие дела, — сказал я им. — Может, пойти батю поискать?
Татьяна пожала плечами.
— Ну, ладно, — сказал я. — Вечером с ним поговорю.
— Надо бы Веньку поискать, — сказала Татьяна.
— Я поищу, — сказал я.
— Где? — опросила Маша.
— Есть у меня одна идея. Поспрошаю кое-кого.
— Только ты… осторожней, — сказала Маша и отвернулась. Интересно, за кого она боится — за Веньку или… за меня?
Они ушли.
В комнате мама и тетка Поля о чем-то спорили, но, как только я вошел, сразу замолчали. Мишка гулял с Повидлой, а Ольга спала без задних ног; умоталась по магазинам, наверное. Я спросил у мамы, что пообедать, хотя есть мне совсем не хотелось. Через силу затолкал в себя пару котлет.
О чем, интересно, дядя Саша с батей говорил? Компот мне уже совсем в горло не полез, и я направился к дяде Саше. Ни его, ни Гали дома не было. Неужели он бате о нашем разговоре рассказал?
Я сказал маме, что ухожу, что у меня дела. Она только вздохнула. Я вышел на Моховую. Надо искать Веньку. Где? И я решил найти или Фуфлу или Хлястика.
Фуфлы дома не было.
— Носит его целыми днями где-то допоздна, — жалобно сказала мне накрашенная женщина, которую я видел в прошлый раз. — Хоть бы занялся чем. Говорит, в футбол играет. А ночью что, тоже играют?
— Бывает, — сказал я, — при фонарях.
Я вышел, и ноги понесли меня к подвалу. Сердце екало, но я все же подошел к двери в подворотне и тихонько, а потом погромче позвал Фуфлу. Никто не ответил. Осмелев, я спустился на несколько ступенек вниз и опять позвал. Тихо. Только капли откуда-то падали на бетонный пол. Я вздохнул с облегчением и пошел обратно. Вдруг сзади раздался грохот. Я вылетел на улицу! И только там, отдышавшись на ветерке, я сообразил, что это оторвался кусок штукатурки. Да, Половинкин, слабоват ты еще, чтобы из тебя гвозди делали!
Нигде я не нашел ни Фуфлы, ни Хлястика. Как назло, когда не надо — все время на них натыкаешься, когда надо — не найдешь.
Я еще побродил по улицам и пошел домой. И не помню уж, из-за чего вдруг сцепился с теткой Полей. Сперва шуточками, шуточками, а потом всерьез.
— Вы добрая, — заорал я, — всем помогаете. Даже жуликам помогаете. В тюрьму и то яблочки посылаете. Фигу им под нос, а не яблоки! Милиция вам не нравится! Да?!
— Очумел? — оторопело спросила тетка Поля. — Чего он порет, Люда?
Я бы еще продолжал орать, но мама села на стул и приложила руки к груди. Я замолчал, накапал ей валерьянки и ушел на кухню. Выпил холодного чаю. Потом завалился спать. До завтра. Странно, но заснул я сразу и не слышал даже, когда пришел отец.
Такое длинное было воскресенье.
А утро началось с подарочка. Хор-рошего подарочка! Я проснулся и посмотрел на часы. Еще минут пять можно полежать. Но тут же вскочил. Ты когда-нибудь начнешь серьезную жизнь, Половинкин?!
Раз! — и я одет. Два! — и одеяло с Мишки полетело на пол. Три! — и Ольга, похныкивая, застилает постель. Четыре! — и Мишка несется с Повидлой по лестнице. Пять! — и Ольга, уже умытая, ставит чайник на стол. Шесть! Шесть… и в кухню выходит батя.
Я посмотрел на него. Под глазом здоровенный фонарь, на правой щеке крест-накрест широкий пластырь. А на лбу — через весь лоб — огромная ссадина.
Правая рука у него была в кармане, глубоко-глубоко, а глаза хмурые и смотрел он на меня как… на чужого. И на скулах ходят тяжелые желваки.
— Выйди, Ольга, — говорит он почему-то тонким голосом.
Ольга испуганно выходит из кухни.
— Чт-т-то с тобой? — спрашиваю я.
Он молчит и как-то странно смотрит на меня. Потом медленно, как будто ему очень трудно, говорит: