– Тренируешься?
– На беговой дорожке, – выдохнул Дэвид Санг.
– Прости, что помешал, – сказал Джек. – Вчера вечером Рейчел попала в аварию. Я здесь с девочками.
– Где здесь? В Биг-Суре? – Шаги на дорожке замедлились. – Через два часа у нас важная встреча. Серьезная была авария?
– Да. – Джек понизил голос. – Рейчел в коме.
– В коме, – повторил Дэвид. – Она на искусственном дыхании?
– Нет. Но я не смогу прийти на эту встречу.
– Мы не можем ее отменить. Мы уже дважды ее переносили. – После некоторого молчания Дэвид спросил: – Ты что, не готов к презентации?
– Я-то готов, – сказал Джек, – но вряд ли то, что я покажу на этот раз, понравится им больше.
Он получил заказ на проектирование роскошного курортного комплекса в Монтане. Заказчик хотел построить здание с отражающими поверхностями, которые как бы исчезали на фоне неба. Но Джек бывал в Монтане. Стекло и сталь здесь не годились. Он хотел использовать дерево.
Когда его первый проект был отвергнут, он соединил дерево с гранитом. Когда был отвергнут второй проект, он попробовал применить булыжник и разорвал эскизы, попробовал стекло – и разорвал, сталь – и снова разорвал. Лучшим решением было самое первое. Однако сейчас это не имело абсолютно никакого значения.
– Послушай, – сказал он Дэвиду. – Прикрой меня. Я не могу там быть. По семейным обстоятельствам.
– Тут есть одна неувязка. Ты разведен.
– Но не с детьми.
– Согласен. Но на карту поставлены миллионы. Если я скажу, что ты не можешь присутствовать на встрече, потому что должен сидеть с детьми, меня не поймут.
– Тогда сам сделай все за меня.
– Заказчики хотят говорить с тобой. С тобой! А ты упускаешь свой шанс.
– Сейчас я совсем не могу думать об этом. Говори им что хочешь, но я никак не могу приехать. Позвоню, когда появится что-нибудь новое.
Он повесил трубку. Сейчас он мог думать только о катастрофе с Рейчел. Но Рейчел и девочки спали. Он растянулся на диване, прикрыл рукой глаза и последовал их примеру.
Хоуп проснулась и медленно приходила в себя. Она прислушалась к тихому мурлыканью Гиневры, раздававшемуся откуда-то сзади, Хоуп повернула голову, прижалась щекой к пушистой кошачьей шерстке, увидела спавшую рядом сестру и сразу вспомнила, что произошло вчера ночью. Осторожно, чтобы не разбудить сестру, она села на кровати. Взяв на руки кошку, Хоуп молча сунула ноги в ковбойские сапоги и вышла из спальни.
Увидев в гостиной отца, она испытала облегчение. Саманта сказала, что он не придет, что он никогда не приезжал, когда был нужен. Но Хоуп чувствовала, что отец придет. У нее это иногда бывало – предчувствия. Когда уезжала мама, ей было не по себе. Тогда она подумала, что это из-за Гиневры. Ветеринар предупредил, что конец будет тихим и быстрым, и Хоуп приготовилась. Она сама настояла, чтобы Гиневра умирала дома, рядом с ней. Но ей хотелось, чтобы, когда это случится, мама была здесь.
Хоуп опустилась на ковер рядом с отцом, осторожно положив Гиневру в подол футболки. Отец спал. Это что-то значило. Если бы мама умерла, то он разбудил бы их, верно? Она размышляла, будить отца или нет, как вдруг его тело дернулось и он проснулся.
– Нужно было меня разбудить, – сказал он.
– Я думала, если ты спишь, значит, с мамой все в порядке.
– С ней все в порядке. Ей только надо набираться сил.
– Ты говорил с ней? – спросила Хоуп.
– Нет. Она спит. Но думаю, она чувствовала, что я рядом.
– Она не умерла?
– Нет.
– Точно?
Если мама умерла, Хоуп хотела это знать. Ей можно говорить правду.
– Нет, Хоуп, мама не умерла. Я бы не стал тебе врать.
– Когда мы к ней поедем?
– Сегодня утром, попозже. – Он посмотрел на кошку. – Так она появилась у дверей искусанная и побитая?
Хоуп почесала кошке за ухом.
– Укусы зажили.
– Ее зовут Гвендолен?
– Гиневра. – Хоуп погладила кошку по загривку. Тут из дверей раздался голос Саманты:
– Когда ты приехал?
Он поднял глаза, и на какой-то миг, из-за усталости или волнения, ему показалось, что перед ним Рейчел. Отчасти его сбили с толку волосы: светлые, но уже не такие мягкие, как у Хоуп, они были волнистыми и густыми, как у Рейчел, когда он увидел ее впервые. Отчасти фигура – за полтора месяца, что он не видел дочь, она очень повзрослела. Но прежде всего голос, в котором звучали упрек и даже боль – он слышал их в голосе Рейчел накануне расставания.
Джек вдруг снова перенесся в их спальню: он выбирал галстуки для деловой поездки, а Рейчел стояла в дверях. Он видел ее так ясно, словно это было вчера. Она спустилась из общей мастерской, с верхнего этажа их дома в средиземноморском стиле, стоявшего на берегу залива. Ее лицо было бледным и расстроенным, и он приготовился к обороне.
– Я думала, ты не поедешь, – сказала она.
– Я тоже так думал, но мои планы изменились.
Он разложил галстуки, чтобы подобрать подходящие к вынутым из шкафа костюмам.
– Я думала, ты побудешь здесь немного.
Он не обернулся. Не хотел замечать ее бледности.
– Я тоже так думал.
– А ты не можешь отказаться?
– Не могу, – раздраженно ответил он. – Я получил заказ на проектирование бизнес-центра. Это огромное здание. Конечно, большую часть работы можно сделать и в мастерской, это не так сложно. Самое сложное – наполнить здание жизнью, а для этого нужно почувствовать город. – Он наконец выбрал галстук, повернулся к Рейчел и умоляющим голосом произнес: – Возьми, к примеру, свою живопись. Ты отличаешься от других художников благодаря тому, что выбираешь неповторимые ракурсы, планы, цветовую гамму. Но ты не можешь сделать этого, не проводя какого-то времени на пленэре. Так и я.
Она не повышала голоса, но стояла на своем:
– Я выезжаю на пленэр два раза в год. Ты уезжаешь дважды в месяц – даже трижды, если завтра отправишься в свой Провиденс.
– Это моя работа, Рейчел.
Казалось, она вот-вот заплачет.
– Ты оставляешь меня одну.
– У тебя есть дети. У тебя могли бы быть друзья, если бы ты захотела заняться чем-нибудь, помимо живописи. Если бы захотела, ты могла бы ходить куда-нибудь каждый вечер.
– Но я не хочу. Я ненавижу наряжаться. Ненавижу светскую болтовню. Ненавижу стоять на шпильках и жевать бутерброды с икрой.
– Даже по достойному поводу?
В районе залива благотворительные мероприятия были важной частью светской жизни, особенно для людей вроде Джека. На них можно было себя показать и на других посмотреть.
– Здесь я не могу писать, – грустно сказала Рейчел.
– У всех художников иногда случаются периоды спада, – парировал он.
– Это не просто спад. Я выдохлась, с творческой точки зрения я мертва. Здесь я не воспринимаю цвет. Я не чувствую предметов так, как чувствовала раньше. Здесь мне плохо. Мы с тобой чаще бываем порознь, чем вместе.
Он бросил на кровать еще несколько галстуков.
– Взгляни на эти галстуки! – крикнула Рейчел. – Взгляни на них. Они такие консервативные. Мы собирались быть другими. Хотели идти своим путем, а не участвовать в крысиных бегах. – Она опустила голову и тихо сказала: – Когда ты вернешься, меня здесь уже не будет.
Он вздохнул:
– Ну, Рейчел. Попытайся понять.
– Это ты попытайся понять, – заплакала она. – Если уж мне приходится быть одной, то пускай это будет в другом месте. Я еду в Биг-Сур. – И тихо попросила: – Поедем со мной.
Она знала, что он не может поехать в Биг-Сур, до которого из Сан-Франциско три часа езды.
– Ты это серьезно? – спросил он.
– Совершенно. Я прожила здесь десять лет ради тебя. Теперь твоя очередь пожить где-нибудь ради меня. Я хочу, чтобы ты поехал со мной.