Гражданские законы презираемы стали. Судьи во всяких делах не столь стали стараться объясняя дело, учинить свои заключении на основании законов, как о том, чтобы, лихоимственно продавая правосудие, получить себе прибыток или, угождая какому вельможе, стараются проникать, какое есть его хотение. Другие же, не зная и не стараясь познавать законы, в суждениях своих, как безумные бредят, и ни жизнь, ни честь, ни имения гражданские не безопасны от таковых неправосудей.
Нет почтения от чад к родителям, которые не стыдятся открыто их воли противоборствовать и осмеивать их старого века поступок. Нет родительской любви к их исчадию, которые, как иго с плеч слагая, с радостью отдают воспитывать чужым детей своих; часто жертвуют их прибытком, и многие учинились для честолюбия и пышности продавцами чести дочерей своих.
Нет искренней любви между супругами, которые хладно терпя взаимные прелюбодеяния, разрушают собою церковью заключенный брак, и не только не стыдятся, но хвалятся сим поступком.
Нет родственных связей, ибо имя родов своих ни за что почитают, но каждый живет для себя. Нет дружбы, ибо каждый жертвует другом для пользы своей; нет верности к государю, ибо главное стремление почти всех обманывать своего государя, дабы от него получать чины и прибыточные награждения; нет любви к отечеству, ибо почти все служат более для пользы своей, нежели для пользы отечества; и, наконец, нет твердости духа, дабы не только истину перед монархом сказать, но даже временщику в беззаконном и зловредном его намерении противиться.
Источник повреждения благих нравов
Столь совершенное истребление всех благих нравов, грозящее падением государству, конечно, должно основательные причины иметь, которые, во-первых, я постараюсь открыть, а потом показать и самую историю, как нравы час от часу повреждались, даже как дошли до настоящей развратности.
Стечение многих страстей может произвести такое повреждение нравов, а однако главнее из них я почитаю сластолюбие. Ибо оно рождает разные стремительные хотения, а дабы достигнуть до удовольствия оных, часто человек ничего не щадит.
В самом деле, человек, предавшей себя весь своим беспорядочным хотениям, и обожая внутри сердца своего свои охулительные страсти, мало уже помышляет о законе божий, а тем меньше еще об узаконениях страны, в которой живет. Имея себя единого в виду, может ли он быть сострадателен к ближнему и сохранить нужную связь родства и дружбы?
А как государя считает источником, от коего может получить такие награждения, которые могут дать ему способы исполнить свое сладострастие, то привязывается к нему, но не с тою верностью, каковую бы должен преданной к самодержцу своему иметь, но с тем стремлением, к чему ведет его страсть, то есть, чтобы угождать во всем государю, льстить его страстям и подвигнуть его награждать его.
А таковые расположении не рождают твердости; ибо может ли тот быть тверд, которой всегда трепещет не достигнуть до своего предмету, и которого твердость явным образом от оного удаляет? Юлий Цезарь, – столь искусный в познании сердец человеческих, как искусен в военных и политических делах, который умел побеждать вооруженных против его врагов и побежденных сердца к себе обращать, – не иное что к утверждению своей власти употребил, как большие награждения, дабы, введши через сие сластолюбие, к нему как к источнику даяний как можно более людей привязывались.
Не только всеми своими поступками изъявлял такие свои мысли, но и самыми словами единожды их изъяснил. Случилось, что ему доносили нечто на Антония и на Долабелу, якобы он их должен опасаться. Отвечал, что он сих в широких и покойных одеждах ходящих людей, любящих свои удовольствии и роскошь, никогда страшиться причины иметь не может. Но сии люди, продолжал он, которые ни о великолепности, ни о спокойствии одежд не заботятся, и роскошь презирают, и даже малое за излишнее считают, каковы Брут и Кассий, ему опасны из-за намерений его лишить вольности римский народ.
Не ошибся он в сем, ибо подлинно сии его тридцати тремя ударами издыхающей римской вольности пожертвовали. И так самый сей пример доказывает нам, что не в роскоши и сластолюбии издыхающая римская вольность обрела себе защиту, но в строгости нравов и в умеренности.
Отложив все суровости следствий непросвещения и скитающейся жизни диких народов, рассмотрим их внутренние и не истребленные, внесенные природою в сердце человеческое добродетели. Худы ли или хороши их законы, они им строго последуют; обязательства их священны, и почти не слышно, чтобы когда кто супруге или ближнему изменил; твердость их невероятна, они за честь себе считают не только без страху, но и с презрением мук умереть; щедрость их похвальна, ибо все, что общество трудами своими приобретает, то все равно в обществе делится, и нигде я не нашел, чтоб дикие странствующие и непросвещенные народы похитили у собратьев своих плоды собственных своих трудов, дабы свое состояние лучше других сделать.