Солдаты выдвинулись на улицы Чарльзтауна. Им был отдан лишь один приказ — стрелять на поражение. Думая, что это будет лёгкой прогулкой, бойцы Национальной гвардии расслабленно вошли в район с другой стороны от баррикад бунтовщиков. Они заходили в дома и находили там спрятавшихся жителей Бостона: мужчин, стариков, женщин и детей. Но приказ оставался однозначный — стрелять на поражение — и они стреляли. Стреляли в мужчин, которые поднимались с колен и пытались дать отпор. Стреляли в стариков, которые, упав на колени, молили о пощаде. Стреляли в женщин, которые телами закрывали детей. Солдаты просто ходили от квартиры к квартире, от дома к дому. Открывали дверь, бросали гранаты, которые рвали осколками человеческую плоть и добивали выживших. Официальная статистика того времени не расскажет вам о таких вещах. Во всех злодеяниях обвинили бунтовщиков: и в убийствах, и в изнасилованиях, и в издевательствах над мирными жителями. Когда бунтовщики узнали, что делают на их территории солдаты Национальной гвардии, они пришли в бешенство. Да, они преступники, да, бандиты, да грабители и да тысячу раз убийцы, но они жители этого города. Это быстро объединило все разрозненные лагеря бандитов, и они уже одной цельной силой дали отпор солдатам.
Их ряды существенно пополнились обычными горожанами, и через четыре дня генералы подсчитали убитых солдат — сотни. Солдаты быстро завязли в уличных боях с бандами, бойня затянулась казалось уже надолго, пока не появился он.
Вы говорите о Солнечном Человеке?
Да, один из Зодиака. Вдруг на полицейской волне появился приказ всем отступить. Я как раз вышел на очередную смену. В то время мы работали без отдыха, по несколько смен подряд, и я, не понимая произошедшее, поторопился к начальнику. Найти его проще простого: полиция организовала передвижной штаб на въезде в район Чарльзтаун на территории, подконтрольной копам. Штаб оборудован по всем законам войны. На въездах стояли КПП * с шлагбаумами и будками, рядом — пулемётные гнезда, огороженные мешками с песком, которые так хорошо сопротивлялись кинетической силе пули. Дальше бараки и склады. Ещё чуть дальше стоянка машин, а за ней — палатки. Одна из них — достаточно большая для того, чтобы там смогла уместиться сотня человек. Это и был главный временный штаб полиции. Я подъехал к КПП и показал значок офицеру, дежурившему на посту. Он посмотрел на меня мутными глазами. Видно, что я оторвал его от сна. Я ничего не сказал ему и не укорил его за это. Мне ли его судить? Я сам не спал трое суток и только этой ночью смог пару часиков вздремнуть. А сколько бодрствовал этот бедолага, мне совсем неизвестно. Мы находились на настоящей войне, а сон на ней — это роскошь.
Шлагбаум со скрипом поднялся, и я проехал мимо пулемётного гнезда. Офицер, стоявший за пулемётом, осматривал окрестные дома Чарльзтауна. Он то прикладывался к инфракрасному прицелу, сощурив один глаз, то, отрываясь от него, смотрел невооруженным взглядом на то, что происходило там, за пределами КПП. В этом человеке прослеживалась собранность, но в то же время и наивность. Всем оставалось понятно, что бунтовщики не станут атаковать штаб полиции. Во-первых, это самоубийство, — штаб находился на открытой местности, — тут бунтовщики оказались бы как на ладони, а во-вторых, все их главные силы, в данный момент, направлены на борьбу с солдатами Национальной гвардии. Поэтому офицеры, которые это понимали и успели набраться опыта, так расслабленно чувствовали себя на постах. Но этот паренёк в синем мундире был собран и чересчур уж бдителен. Видно, что он новичок.
Я вспомнил себя в его годы, когда я только пришёл в полицию и думал, что сверну горы. В эти годы в человеке столько энергии, что кажется, что можно всё. На самом деле нельзя ничего изменить, находясь внутри системы. Как только ты в неё попадаешь, ты становишься её частью, её болтом в ржавом механизме. Болт не может ничего, только торчать грязной шляпкой из механизма и иногда раскручиваться, после чего его вкручивают назад большим разводным гаечным ключом. И этот парень с блеском в глазах скоро поймёт, что есть дела, которые можно расследовать, а есть дела, какие трогать нельзя. И как тогда он поведёт себя? Изменится ли его мировоззрение и жизнь в целом? Сможет ли он это пережить, как пережил это я? Вот перед тобой лежит труп растерзанной девочки, которой только исполнилось восемнадцать лет — одежда содрана, лицо разбито, на руках и ногах кровоподтёки и синяки, а также следы от наручников. На животе и заднице полоски от ударов плетью. Её тело разодрано, словно дикий зверь отобедал ею. Ты стоишь над её телом, а тебе твердят на ухо, что с ней повеселился один из итальянских баронов, который спонсирует полицию. И тебе говорят найти человека и посадить за это преступление. Ты идёшь в трущобы Чарльзтауна, ищешь самого обколотого наркомана, выбиваешь из него признание, рассказываешь ему, как и чем он насиловал и убивал девушку. Он всё подписывает. Дальше суд и электрический стул. Дело закрыто. Позже этот барон приходит в полицейский участок и жмёт твою руку. Его рука потная и холодная, он улыбается и хлопает тебя по плечу. «Убейте меня кто-нибудь!» — звучит в твоей голове. Ты хочешь достать кольт и выстрелить этому человеку в лицо, хочешь видеть, как его зубы, части черепа, перемешанные с кровью, взмоют вверх, словно салют в твою честь. Ты сдерживаешься, ты улыбаешься и мотаешь головой. Ты детектив города Бостон.