— Офицер Алан Даглас проводил опрос свидетелей по делу пропавшей девочки в этих домах, — начал Кайл, потирая пышные усы, натянутым и гнусавым голосом указывая на улицу напротив.
На дома по правую сторону переулка и по левую сторону, повернулся назад и, осознав, что там тупик, переключился обратно на нас. Показ близлежащих домов занял две минуты реального времени.
— Это я знаю, — я еле сдержался, чтобы не выругаться, — я о трупах. Что ты можешь об этом сказать?
— Офицеры Уокер и Ли, обычные легавые. Я знал их — пересекались пару раз, на улице.
— Так, — поторапливал я Кайла.
Он указал на два тела посередине переулка: они лежали рядом друг с другом — ноги вместе, руки скрещены на груди, лица прикрыты мундирами. Как будто два друга устроились на пляже Флориды, в шезлонгах, и спали под палящим солнцем, закрыв лица одеждой, чтобы кожа не обгорела на солнце. Но только вместо солнца лил проливной дождь. А вместо Флориды — мрачный Бостон.
— Им перерезали горло. Сразу скажу, что порез непростой: необычная форма ножа и рана, это точно.
Присев на колено, Кайл поднял один из мундиров. Показалось белое лицо убитого полицейского и разрез на его шее, от уха до уха. Этот разрез чем-то напоминал широкую улыбку. Глаза мертвеца широко открыты, в них читался полный ужас. Что испытал этот человек перед смертью — страх, сожаление, смирение? Казалось, если чуть-чуть наклониться вперёд, можно увидеть в его зрачках застывший силуэт убийцы, но это лишь в старых притчах. Но у нас не притча и не сказка, а реальный жестокий мир. В реальном мире убийцы не отпечатываются в глазах жертвы, зубные феи не меняют монеты на зубы, а Санта-Клаус — это какой-нибудь извращенец, переодевшийся под Рождество в красно-белый наряд. Мир — не сказка, и в ней нет места чудесам.
— Крови на земле нет; вполне вероятно, убийство произошло не здесь. Их убили в другом месте, — продолжил эксперт, вкладывая в каждое слово длительную паузу. — Сила, с которой давили на орудие убийства, не настолько сильна, но разрез такой глубины, что их головы почти отрезаны. Орудие убийства — это не обычный нож. Какой-то специальный, если позволил нанести такое увечье. Предполагаю, что-то в форме серпа.
— Серп? — пожал плечами мой напарник, — это коммунисты, что ли? Серп, молот и всё такое.
Кайл Джонсон смерил его презрительным взглядом.
— У вас только два варианта: нацисты или коммунисты, — тяжело вздохнул эксперт, — постарайтесь включить фантазию.
— У них было много времени, чтобы провернуть всё это, — добавил напарник, пытаясь по-быстрому уйти от темы про коммунистов в ушанках, убивающих полицейских в переулках по ночам серпом и размахивающихся красными флагами, — разложить трупы в этих позах, накинуть на них мундиры — преступники ничего не боялись.
— Их привезли сюда на машине, — закончил я мысль напарника.
— Да, скорее всего, фургон, или что-то вроде того. Одежда даже не помялась, — опустив мундир обратно на лицо покойника, заметил Кайл.
От тел не пытались избавиться. Это послание. Кому и зачем? Может быть, убийца пытался сказать: «Поймайте меня, если сможете!». Мы тогда не знали, что это только начало и что все наши доводы по этому делу окажутся смехотворными и далеки от реальности.
Что дала экспертиза?
Почти ничего. Выяснилось, что полицейских точно убили в другом месте, потом тщательно вымыли тела, смыв все улики, погладили одежду, одели их, положили в большую машину. Если можно применить к трупам такое выражение, перемещали их в комфортных условиях.
Улик нет, свидетелей — тоже. Поэтому дело сразу же легло на полку. Я очень не любил такие дела. Раскрыть их не представлялось возможным. Оно тщательно продумано: улики уничтожены, свидетелей нет. Это не наркоман, который пырнул дилера ножом в приступе ломки, и не ограбление того же банка. Везде на местах преступления, даже на спланированных, преступники оставляли случайные улики. Тут убийца в роли улик оставил трупы полицейских. Это значило только одно: он знал, что его не поймают, по крайней мере сейчас, или пока он сам этого не захочет. Такие дела обычно отправляются в дальний угол, а вспоминают про них только тогда, когда сверяют похожие преступления или убита новая жертва.
Хотя надо отдать нашему начальнику Альберту Бронсу должное. Хоть он работал на нацистов, которые в свою очередь поставили его на этот пост, убийство полицейских он прощать не собирался. Даже в этом погрязшем в преступности городе имелись свои принципы. Убийство полицейского — это плохо. Они погибли не на задании, не в перестрелке — их жестоко убили, демонстрируя тела публике. Проигнорируй это полиция, даже мелкий преступник, больше не будет бояться закона. Хоть закон давно куплен, тех у кого не оказывалось денег откупиться, всё равно наказывали как положено. Это выгодно и полиции, и бандам: никто не любит конкурентов. А если полицейские безнаказанно будут гибнуть на улицах, это развяжет руки мелким преступникам и спровоцирует их действовать более открыто. Это стоило прекратить.