Список эпизодов и хамоватых чиновников можно было продолжить.
А когда никакие меры сдвинуть пробуксовывающую реформу с места не удались, царь прибегнул к направлению в коллегии и провинциальные канцелярии гвардейских сержантов и офицеров с чрезвычайными полномочиями. Они должны были следить за неуклонным исполнением губернаторами, воеводами и комиссарами предписаний из Петербурга. Непослушных и строптивых чиновников гвардейцы заковывали в железо или сажали на цепь и под караулом отправляли на дознание в столицу. Страх перед гвардейцами был настолько велик, что мало кто пробовал им перечить.
Московский вице-губернатор, заслуженный бригадир Воейков, не выдержал указаний от командированного из столицы Преображенского сержанта, замахивался на него тростью и кричал, угрожая выпороть и в оковах обратно отправить в Петербург. Сержант струсил и убрался обратно к тому, кто его прислал. И что же? На усмирение Воейкова отправили солдата Поликарпа Пустошкина. Поликарп сумел справиться с заданием лучше сержанта и посадил бригадира Воейкова на цепь. Он не разбирался в том, в каком состоянии находились бумаги и дела бригадира. Он просто рвал и метал.
Подводя итоги вышеизложенному, мы можем только повторить слова историка Князькова: «…От правительственной петровской реформы сохранились только ея, так сказать, идейные основы…»
Теперь читатель может более-менее непредвзятым взглядом посмотреть на дело несчастного князя Гагарина.
После смерти царя-реформатора российская провинция погрузилась в трясину безвластия и беззакония. Тамбовский краевед И.И.Дубасов пишет: «Представления относительно общественного блага утратились совершенно. Высший чин давил низшего и в этом видел непогрешимую прерогативу своего звания. Губерния побивала провинции, провинция гнула воеводские округи… Бессилен был Петербургский режим для поднятия культурного уровня наших провинций, зато силён… был в деле всяких изнурений». В административную и канцелярскую службу шли люди полуграмотные, грубые, а в моральном отношении – сомнительные. Обстановка в провинциях стала явно хуже допетровской. Ужасней всего была рекрутчина. Новобранцев заковывали а кандалы и держали под караулом, чтобы не разбежались. Многие сопротивлялись, бились ножами, вилами и рогатинами с вербовщиками и уходили в лес. Стон стоял по всей земле русской. Нищета и убожество быта было повсеместным.
Во время т.н. «бироновщины» на истощённую в Северной войне Россию низверглась новая беда: из Петербурга пришло указание собирать с населения недоимки, накопившиеся с 1718 года. Сборы происходили с соблюдением самых жестоких мер – в основном битьём и тюрьмой, и в результате страна, т.е. главным образом крестьяне, стали ещё беднее, ещё более «недоимочными». Крестьяне бросали насиженные места и уходили в бега – благо Россия-матушка была велика и необъятна и давала возможность спрятаться всем желающим. К тому же многие помещики занимались укрывательством беглых, да и власти тоже занимались этим прибыльным делом. Так саратовский воевода Родионов двадцать лет укрывал в своём имении беглых крестьян и не платил им ни копейки.
Анна Иоановна продолжала содержать большую армию, для чего в первую очередь требовались рекруты. Набор рекрутов походил на карательную экспедицию, потому что крестьяне в массовом порядке разбегались по лесам, а застигнутые врасплох прямо на глазах начальства калечили себе руки или ноги. Многие оказывали физическое сопротивление, так что при рекрутских наборах часто были жертвы. «Забритые» в рекруты тоже пытались убежать, а потому их заковывали в колодки под усиленным караулом доставляли на сборные пункты.
Еще одной существенной статьей расходов при Анне Иоановне были увеселительные мероприятия. На рисунке из журнала конца XIX века Ледяной дом, построенный для свадьбы шутов.
Не лучше дело с набором рекрутов обстояло и при Елизавете Петровне. Тамбовский краевед И.И.Дубасов свидетельствует, что в 1742 году Елатомская ратуша отправила на поимку бежавших рекрутов нескольких десятских и сотских. Экспедиция окончилась плачевно: одного из них непокорный рекрут убил ножом, другому топором проломили голову, третьего искалечили, перебив ему руки и ноги. После этого рекруты разбежались кто куда и присоединились к разбойничьим шайкам. Один из них – Леонтий Селиверстов – избрал оригинальную форму протеста – он удалился в лесную чащу, «имени своего не сказывал, креста на себя не полагал, пред иконами не молился, ходил в чёрном платье с нашитыми на рукавах и на полах зелёными крестами и крючками, на голове носил вышитую красными крестами и крючками скуфью» и при случае выражал недовольство существующими порядками. Он сформировал вокруг себя шайку разбойников, питавших особую ненависть к государственным и церковным устоям и порядкам.