Приводимый здесь рассказ Великого Князя о видении ему Петра I в связи с другими данными в том же роде ближе раскрывает нам психические особенности этой замечательной личности.
В 1782 году Павел Петрович вместе с молодой супругой своей Марией Федоровной путешествовал за границей. Не мало подробностей об этой поездке находим мы в «Записках баронессы Оберкирх». Баронесса Оберкирх, подруга детства принцессы Доротеи Вюртембергской (после Императрицы Марии Федоровны), путешествовала вместе с русскою великокняжескою четою по Франции, Бельгии и Германии. Павел Петрович очень уважал баронессу, к которой Великая Княгиня, его супруга, сохраняла прежние чувства теплой девической привязанности. Подаренные раз баронессе Великим Князем фрукты бросили даже мимолетный колорит легкой ревности на отношения между супругами; но это был порыв той же почти шуточной ревности, которою, например, встретила Великая Княгиня рассказы супруга о королеве Марии Антуанетте, очаровавшей его в Париже.
10 июля 1782 [года] в Брюсселе Павел Петрович, путешествовавший под именем графа du Nord, ужинал в обществе. Великая Княгиня, утомившись путешествием и театром, который путешественники тотчас посетили по приезде в Брюссель, не была за столом. Ужин ли, жаркий ли вечер дал особенное направление разговору, только беседа скоро обратилась к чудесному, к явлению призраков и т. д. Каждый рассказал что-нибудь чудесное из собственного опыта; лишь один Великий Князь хранил молчание. Следующее заимствуем мы буквально из записок Оберкирх (II, 94 — 100). Запискам баронессы смело можно довериться; все интересное, слышанное ею, она тотчас же передавала бумаге. Так, незадолго перед тем она записала рассказ принца де Линя тотчас после того, как слышала его. Великая Княгиня Мария Федоровна сделала тогда то же самое, хотя, в сущности, рассказ принца о том, как он в платье монашенки и под вуалью присутствовал при пострижении девушки, оставившей в нем неизгладимое впечатление, не представлял ничего особенно интересного.
«А что же вы, Ваше Высочество? — обратился принц де Линь к Павлу. — Или вам нечего рассказать? Разве в России нет чудесного? Или злым духам и колдунам не удалось расставить вам чары?»
Великий Князь поднял голову.
«Куракин знает, — сказал он, — что и мне было бы кой о чем порассказать, как и другим. Но есть воспоминания, которые я стараюсь удалить из памяти. Я и так уже вынес от них не мало».
В комнате господствовало молчание. Великий Князь посмотрел на Куракина, и во взоре его выразилось грустно-тяжелое чувство.
— Неправда ли, Куракин, что со мною приключилось кое-что очень странное? — спросил он.
— Столь странное, Ваше Высочество, что при всем доверии моем к Вам я могу лишь приписать оное порыву вашего воображения.
— Нет, это была правда, сущая правда, и, если Оберкирх даст слово, что не скажет ничего моей жене, я передам вам, в чем было дело. Но позвольте, господа, и всех вас просить держать мой рассказ в тайне, — прибавил Великий Князь, смеясь, — потому что очень неприятно было бы, если бы по всей Европе разошлась история о привидении, в которой я играю роль.
«Мы все дали обещание, и, по крайней мере, что касается меня, — говорит баронесса Оберкирх, — я сдержала свое слово. Если эти мемуары будут когда-нибудь обнародованы, то не прежде, как нынешнее поколение сойдет со сцены, и не останется в живых никого, кого мог бы интересовать этот рассказ. Передаю его от слова до слова, как слышала от самого Великого Князя».
«Раз вечером или, пожалуй, уже ночью, я, в сопровождении Куракина и двух слуг, шел по петербургским улицам. Мы провели вечер вместе у меня во дворце за разговорами и табаком и вздумали для освежения сделать прогулку инкогнито при лунном освещении. Погода была не холодна; это было в лучшую пору нашей весны, конечно, впрочем, весны не южных климатов. Разговор наш шел не о религии и не о чем-либо серьезном, а напротив, был веселого свойства, и Куракин так и сыпал шутками насчет встречных прохожих. Несколько впереди меня шел слуга, другой шел сзади Куракина, а Куракин следовал за мною в нескольких шагах позади. Лунный свет был так ярок, что при нем можно было читать письмо, и, следовательно, тени были очень густы. При повороте в одну из улиц вдруг вижу я в глубине подъезда высокую худую фигуру завернутую в плащ вроде испанского и в военной, надвинутой на глаза шляпе. Он будто ждал кого-то. Только что я миновал его, он вышел и пошел около меня с левой стороны, не говоря ни слова. Я не мог разглядеть ни одной черты его лица. Мне казалось, что ноги его, ступая на плиты тротуара, производят странный звук, точно, как будто камень ударялся о камень. Я был изумлен, и охватившее меня чувство стало еще сильнее, когда я почувствовал ледяной холод в моем левом боку, со стороны незнакомца. Я вздрогнул и, обратясь к Куракину, сказал: