Однажды, погруженный в поэтические мечтания, он почти невольно приблизился к могиле отца. Пробила полночь. Он был один; ничто не нарушало молчания, царствовавшего в этом священном месте. Только изредка слышались удары колокола какого-нибудь отдаленного монастыря или лай собак, пробужденных торопливыми шагами запоздалого прохожего. Стоя на коленях на могильном камне отца своего, Якопо был погружен в глубокие размышления; но вскоре, утомленный напряжением мыслей, он склонился головою на ступеньки гробницы и заснул сном крепким и тяжелым… Вскоре он был обрадован приятным видением. Ему казалось, будто в гробнице раздался шум, тень отца его вышла и приблизилась к нему. Она была покрыта саваном ослепительной белизны; в походке ея было неизъяснимое благородство и величие, а из глаз, вдавленных могилою, светилось пламя. При этом виде Якопо был поражен страхом; он боялся, что это какой-нибудь лживый призрак; потом, оправившись несколько, он упал к ногам своего родителя и, в упоении от радости, схватил его оледеневшую руку и орошал ее слезами.
— О, батюшка, — вскричал он, — неужели вы еще живы?
— Да, — отвечала знаменитая тень торжественным голосом, — я еще жив, но я живу жизнью истинною, вечною.
Успокоенный этими словами, молодой человек прибавил:
— О, священная тень отца моего, скажи, прежде, нежели ты оставил эту юдоль плача, окончил ли ты великое творение, плод изгнания и мести, завещанный тобою векам?
— Благодаря Богу и моим усильным бдениям, я окончил его и теперь еще трепещу при этой мысли от радости.
— О, в таком случае, из жалости к твоим несчастным детям, которые томятся в тщетных усилиях и, если слава твоя тебе еще дорога, не потерпи, чтобы твое бессмертное творение перешло в века неполным; покажи нам место, где ты, при жизни своей, спрятал последние тринадцать песен твоей поэмы, которые мы так долго и тщетно искали.
Данте, бросив на сына взор, исполненный трогательного соболезнования, сделал ему знак, чтобы он за ним следовал и повел его в спальню, которую занимал при жизни своей.
— Здесь, — сказал он, указывая иссохшим пальцем на небольшое отверстие в стене, — здесь находится то, чего вы так искали.
Потом, устремив на Якопо последний, прощальный взгляд, он вскричал:
При этих словах тень как бы провалилась в землю и возвратилась в свое вечное жилище.
Это произвело на Якопо такое действие, что он тотчас проснулся. Ему еще слышался голос отца. Он смотрел во все стороны, ища взором драгоценной тени, которую только что видел. Но все исчезло; перед ним была только гробница отца его, озаряемая слабым светом лампы, висящей под сводом часовни. Пораженный удивлением, он не знает, что думать. Действительно ли отец являлся, или это были только грезы, обманчивый призрак?
По некотором размышлении ему пришло в голову, что это небесное вдохновение. Исполненный этой мысли, он выходит из церкви и спешит к жилищу Пьетро Джиардино, находящемуся на самом краю Равенны. Он стучится в дверь; старик сам ему отворяет и удивляется, что Якопо пришел к нему в такое время. Тот рассказывает ему свое видение и именем дружбы, которая соединяла Данте с Джиардино, умоляет его тотчас идти с собой. Пьетро не хотел бы отказать даже в малейшей прихоти сыну своего покойного друга, он спешит к палацу Guido da Polenta за Якопо, который бежит с быстротою серны. Там они, с большою опасностию, пробрались между развалинами и достигли башенки, стоявшей на одном из углов. Казалось, что судьба хранила эту башню, что Провидение осеняло ее своим покровом: она одна стояла прямо посереди разрушенного здания. Там Данте обыкновенно занимался. Едва только наши энтузиясты переступили порог башни, как вокруг них раздался ужасный шум и лампа их вдруг погасла, как бы затушенная невидимою рукою. Якопо и старый его товарищ, в испуге, не знали, что им делать: бежать или идти вперед; им пришло в голову, что тут, может быть, скрываются привидения или разбойники, которые хотят их умертвить. Собрав остальные свои силы, они, трепеща всем телом, подошли к открытому окну, чтобы звать к себе на помощь, и что же они увидели?.. Стаю сов, которые поднялись, испугавшись их приближения! Они невольно засмеялись, вспомнив о своем испуге. Якопо, оправившись от страха, старался пробраться в кабинет; но, к несчастию, луна скрылась, и ему совершенно невозможно было пройти без свету, между обвалившимися каменьями. Между тем надежда и мужество побуждали его продолжать разыскания; он шел ощупью; но наконец темнота, которая все более и более увеличивалась, принудила его остановиться: идя, не видя куда, он легко бы мог провалиться в какую-нибудь расщелину. Он уже с час стоял тут неподвижно: наконец солнце развалин (как называют луну поэты) снова появилось во всем своем блеске на небе и позволило Якопо продолжать свои поиски. Уже он осмотрел все углы кабинета, и все напрасно; отчаяние уже начинало овладевать им, как вдруг он заметил вверху стены, в углу, род наличника. Не могши достать до него, он подозвал старого Пьетро, влез на его плеча, приподнялся на цыпочки и с большим трудом начал вытаскивать из углубления множество бумаг, сырых и изъеденных червями. Выбрав все, он принялся рассматривать эти свертки; на одном написано: Trattato della Monarchia; на другом — Convito; на третьем — Dell'Eloquenza volgare; на четвертом — Vita nuova; a Divina comedia всё нет. Кровь его кипит от досады и нетерпения. Все уже бумаги перешли через его руки; оставался только один сверток, но такой черный и нечистый, что он боялся до него дотронуться. Однако ж, чтобы потом ни в чем не упрекать себя, он счистил с него паутину, развернул, и что же увидел? — Тринадцать последних песен «Божественной Комедии». При виде этого неожиданного сокровища, Якопо был вне себя от радости! Он упал на колени в невыразимом упоении и, проливая источники слез, вскричал: «Отец мой, благодарю Бога, теперь слава твоя будет сиять в полном своем блеске!»