На постояльца в провинциальных гостиницах привыкли смотреть как на потенциального вора и блудника, пьяницу и вандала. Ему не верят, его опасаются, его обкладывают, как волка флажками, всякого рода подписками и проверками. Впрочем, создатели этой концепции, несомненно, руководствовались определенным жизненным опытом…
Убедившись в явном равнодушии и скрытой враждебности по отношению к себе со стороны гостиницы, постоялец также объявляет ей войну. Конечно, силы неравны. И потому война постояльца гостиницы носит партизанский характер. Его тянет к вредительству и всякого рода мелким диверсиям. Постепенно он становится таким, каким его рисуют гостиничные циркуляры и инструкции. Так возникает замкнутый круг российского казенного гостеприимства…
Знакомство с гостиничной жизнью было бы неполным без посещения ресторана. После телевизора и сна это главное утешение постояльца в его многотрудной жизни.
В старые времена ресторан при гостинице зачастую был единственным на весь город. Здесь по пятницам и субботам гремела музыка, плясали свадьбы, сверкали красноречием застольные речи юбилейных банкетов.
Для скромного командированного посещение ресторана было «окном в мир». Поужинав и приняв известную дозу водочки, он, сладко прищурившись, курил, глядел на публику за соседними столиками и строил в мыслях романтические приключения.
Подогретые градусами граждане порой вели себя неадекватно. Ресторан имел прямую связь с милицией. Обычно милицейский газик уже стоял возле ресторана в час его закрытия. Одним своим видом успокоив нарушителей общественного порядка, милиционеры могли надеяться на вознаграждение — рюмку водки и кусок колбасы в подсобном помещении…
При нынешнем изобилии разного рода увеселительных заведений ресторан при гостинице утратил свою былую славу. Но боевой дух еще живет в его стенах. В этом можно убедиться, внимательно изучив тяжелое меню в толстой кожаной обложке. Там, на последних страницах, нередко можно обнаружить замечательный документ — «Прейскурант цен за разбитую посуду и за испорченный инвентарь». Из этого длинного списка вытекает целый ряд выводов не только практического, но и общефилософского характера. Вывод первый: ничто не вечно, все можно сломать, разбить, испортить. Вывод второй: все на свете имеет свою цену. Так, например, благородная «ваза для фруктов» обойдется вам в 200 рублей, легкомысленная «мартинетка» — всего в 100, а банальная «селедочница» — не более чем в 50. За удовольствие сломать стол вам придется выложить 3 тысячи рублей, но если стол при этом угодит в зеркало — готовьте еще столько же.
И, наконец, вывод третий, оптимистический. Русская гостиница бессмертна. Она ждет вас, широко раскрыв свои тяжелые объятия.
Немного личного
Во времена аспирантской юности я подрабатывал экскурсоводом в Московском городском бюро путешествий и экскурсий, а в просторечии — Бюро. Это почтенное заведение располагалось тогда в перестроенном старом особняке на улице Алексея Толстого. На первом этаже находились диспетчерская, бухгалтерия, кабинет директора и прочие службы. Узкие деревянные лестницы вели на второй этаж, где в маленьких комнатках с низкими потолками ютились «методические кабинеты».
Бюро предлагало своим клиентам авиационные, железнодорожные и автобусные экскурсии. Эти последние имели продолжительность от двух до пяти дней.
Со временем я освоил большую часть всех автобусных маршрутов, которые предлагало Бюро. Ездить приходилось во все стороны от Москвы.
Я любил приезжать в N. с ночлегом. Здешняя маленькая гостиница пахла свежей краской и выглядела вполне юной. Никакого имени ей так и не придумали, и все называли ее просто — гостиница.
Гостиница под завязку вмещала всю пеструю автобусную компанию: тридцать туристов, двух шоферов и экскурсовода. Все номера, кроме одного, были трех- и четырехместные.
Жемчужиной заведения был уютно расположенный сбоку над лестницей одноместный номер 12. И хотя по своим габаритам он сильно напоминал поставленный на бок спичечный коробок, я всегда мечтал об этом пристанище.
Водворившись в номер 12, я наслаждался полной независимостью. Мне не нужно было слушать застольные речи шоферов. Я был обособлен от шумной вечеринки тружеников обувной фабрики или активистов «почтового ящика». Из окна своего апостольского номера я видел башни монастыря, то облитые ласковым утренним солнцем, то грозно чернеющие на огненном фоне заката.