– Кто там? Чего вас там черти носят? – крикнул швейцар…
– К швейцару, к бывшему.
– Да это ты, что ли, Иван Митрич?
– Я, батюшка, я! К тебе со старухой шел, да вот нечистый попутал, забрел куда-то и сам не пойму. Чуть вниз не чубурахнул. А старуха где-то ниже отбилась.
– Я-то не отбилась. Это тебя нелегкая занесла на самую голубятню.
Швейцар сходил за спичками и осветил лестницу. Заблудшийся стоял на площадке лестницы, в нише, лицом к стене и шарил по ней руками.
– Фу-ты, черт! Вон куда, оказывается, попал. Все правой стороны держался. Лестница-то вся обледенела, как хороший каток… того и гляди.
– Воду носим, – сказал швейцар, – да признаться сказать, и плеснули еще вчерась маленько, а то, что ни день, то какая-нибудь комиссия является, – кого уплотнять, кого выселять. Тем и спасаемся. Нижних уплотнили, а до нас не дошли – так вся комиссия и съехала на собственном инструменте…
Швейцар молчал, а когда жена вышла на минуту в коридор, сказал:
– Наказание с этими бабами… Перебрались сюда, думал, что получше будет, чем в подвале, а она тут как основалась, так и пошла орудовать. Из кресел подушки зачем-то повытащила. Теперь у нее в них куры несутся. Тут у нее и поросенок, тут и стирка, тут и куры, а петуха старого вон между рамами в окно пристроила…
За дверью послышалась какая-то возня и голос хозяйки:
– Ну, иди, домовой, черти тебя носят!
Дверь открылась, и из темноты коридора влетел выпихнутый поросенок, поскользнулся на паркете и остолбенел; остановившись поперек комнаты, хрюкнул.
– Это еще зачем сюда?
– Затем, что у соседей был. Спасибо, хватилась, а то бы свистнули.
– Ты бы еще корову сюда привела, – сказал угрюмо швейцар…
На лестнице опять послышался какой-то крик и странные звуки, похожие на трепыханье птицы в захлопнувшейся клетке.
– Что это там, вот наказанье. Пойди посмотри.
Швейцар вышел, и хозяйка продолжала:
– Вон соседи у нас – какие умные люди, так за чистотой не гонятся. Нарочно даже у себя паркет выломали, чтоб никому не завидно было, два поросенка у них в комнате живут, да дров прямо бревнами со снегом навалили. А окно разбитое так наготове и держат – подушкой заткнуто, – как комиссия идет, они подушку вон и сидят в шубах. Так у них не то чтоб комнату отнимать, а еще их же жалеют: как это вы только живете тут? А они – что ж, говорят, изделаешь, время тяжелое, всем надо терпеть. Вот это головы, значит, работают…
Вдруг на лестнице послышался голос швейцара, который кричал на кого-то:
– Куда ж тебя черти занесли? Не смотрите, а потом орете. Вот просидела бы всю ночь тут, тогда бы знала.
Швейцар вернулся в свою комнату и с досадой хлопнул дверью…
– Старуха какая-то не разобралась в потемках, вместо двери в лифт попала да захлопнулась там».
А вот еще один художественный, но оттого не менее реалистичный сюжет с вынужденным подселением. Викентий Вересаев, «В тупике»: «Катя встретилась на улице с адвокатом Миримановым. По-всегдашнему изящно одетый, в крахмальных манжетах и воротничке. Кате понравилось, что он не старается теперь, как все, одеваться попроще. Он спросил, где она живет.
– Ради бога, переезжайте ко мне! Вы мне сделаете огромнейшее одолжение. А то начнут уплотнять, нагонят “товарищей”… Я вам дам прекрасную комнату.
Огляделся и, понизив голос, сказал:
– Объясните мне, пожалуйста, – что же это кругом делается? Всё портят, ломают, загаживают. Ни в чем никакого творчества, какое-то сладострастное разрушение всего, что попадается на глаза. И какое топтание личности, какое неуважение к человеку!.. С гуннами вздумали устраивать социалистический рай!
Еще больше понизил голос и сказал, смеясь умными своими глазами:
– Хорошее недавно словцо сказал Ленин в интимном кругу: “Мы давно уже умерли, только нас некому похоронить”. Единственная умная голова среди них.
Катя перебралась к Миримановым».
Но не спрятаться было от представителей новой власти и теми порядками, которые они завели:
«Катя, как всегда, старалась дорыться до самого дна души, – что там у человека, под внешними словами? Было это под вечер. Они сидели в виноградной беседке, в конце миримановского сада. И Катя спрашивала:
– Ну, как же, – неужели у вас на душе совершенно спокойно? Вот, жили здесь люди, их выбросили на улицу, даже вещей своих не позволили взять, – и вселили вас. И вы живете в чужих квартирах, пользуетесь чужими вещами, гуляете вот по чужому саду, как по своему, и даже не спросите себя: куда же тем было деться?
Он, покашливая, отвечал равнодушно:
– Девайся, куда хочешь, – нам какое дело? Они о нас думали когда?.. В летошнем году жил я на Джигитской улице. Хорошая комната была, сухая, окна на солнце. Четыре семейства нас жило в квартире. Вдруг хозяин: “Очистить квартиру!” Спекулянту одному приглянулась квартирка. Куда деваться? Сами знаете, как сейчас с квартирами. Уж как молили хозяина. И прибавку давали. Да разве против спекулянта вытянешь? У него деньга горячая. Еле нашел себе в пригороде комнату, – сырая, в подвале, до того уж вредная! А у меня грудь уж тогда больная была. В один год здоровье свое сгубил на отделку.