Если девушка во время танцев исчезала на 10 минут, то в глазах общества она уже заметно теряла свою ценность, поэтому сваха во время бала неоступно вертела головой во все стороны, чтобы ее подопечная оставалась в поле зрения. Девушки во время танцев сидели на хорошо освещенном диванчике или в ряд поставленных стульях, и молодые люди подходили к ним, чтобы записаться в бальную книжечку на определенный номер танца.
Два танца подряд с одним и тем же кавалером обращали на себя внимание всех, и свахи начинали шептаться о помолвке. Триподряд было позволено только принцу Альберту и королеве Виктории.
И уж конечно же было совершенно неприемлемым для дам делать визиты к джентльмену, за исключением очень важных дел. То и дело в английской литературе того времени приводятся примеры: «Она постучала нервно и тут же пожалела об этом и осмотрелась, боясь увидеть подозрительность или насмешку у проходивших допропорядочных матрон. У нее были сомнения, ведь не следует одинокой девушке посещать одинокого мужчину. Она взяла себя в руки, распрямилась и постучала снова уже увереннее. Джентльмен был ее управляющим, и ей действительно надо было срочно переговорить с ним».
Однако все условности заканчивались там, где царила бедность. Какой надзор мог быть за девушками, вынужденными зарабатывать на кусок хлеба. Разве кто-то думал о том, что они одни ходили по темным улицам, разыскивая напившегося отца, а на службе также никого не заботило то, что служанка оставалась одна в комнате с хозяином. Нравственные нормы для низшего класса были совсем иными, хотя и здесь главным считалось то, чтобы девушка сама о себе позаботилась и не перешла последней черты.
Родившиеся в бедных семьях работали до изнеможения и не могли противиться, когда, к примеру, владелец магазина, в котором они служили, склонял их к сожительству. Не могли отказать, зная даже, какая участь постигла многих других, работавших ранее на том же месте. Зависимость была страшная. Отказав, девушка лишалась места и была обречена потратить долгие недели, а то и месяцы в поисках нового. А если последние деньги заплачены за жилье, значит, ей нечего было есть, она в любой момент могла упасть в голодный обморок, но торопилась найти работу, иначе можно было лишиться и крыши над головой.
А представьте, если при этом она должна была кормить престарелых родителей и маленьких сестер! Ей не оставалось ничего иного, кроме как принести себя в жертву ради них! Для многих бедных девушек это могло бы быть выходом из нищеты, если бы не рождавшиеся вне брака дети, которые меняли все в их положении. При малейшем намеке на беременность любовник оставлял их, порой без всяких средств к существованию. Даже если он и помогал какое-то время, все равно деньги кончались очень быстро, и родители, ранее поощрявшие дочь, чтобы с помощью заработанных таким путем средств кормить всю семью, теперь, не получая больше денег, позорили ее ежедневно и осыпали проклятиями. Все гостинцы, которые она получила до этого от богатого любовника, проедались. Позор и унижение ожидали ее на каждом шагу. Устроиться на работу беременной женщине было невозможно – значит, она оседала лишним ртом на шее и так бедной семьи, а после рождения ребенка оставались постоянные заботы, кто будет смотреть за ним, пока она находится на работе.
И все равно, даже зная все обстоятельства, перед искушением хоть на некоторое время скрыться от угнетавшей нищеты, приоткрыть занавеску в совсем другой радостный, нарядный мир, пройти по улице в сногсшибательных по своей красоте и дороговизне нарядах и посмотреть свысока на людей, от которых столько лет зависела работа, а значит и жизнь, устоять было почти невозможно! В какой-то мере это был их шанс, о котором они бы жалели в любом случае, приняв его или отвергнув.
Статистика была неумолима! На каждую бывшую продавщицу из магазина, гордо выхаживавшую в дорогих нарядах на квартиру, которую снимал для нее любовник, приходились сотни, чья жизнь была сломана по той же причине. Мужчина мог лгать о своем статусе, или запугивать, или подкупать, или брать силой, мало ли путей, которыми можно сломать сопротивление. Но, добившись своего, он чаще всего оставался равнодушен к тому, что случится с бедной девушкой, которая ему обязательно надоест. Сможет ли бедняжка устроить свою жизнь? Как она оправится от позора, обрушившегося на нее? Умрет ли она от горя и унижения или сумеет выжить? Что будет с их общим ребенком? Бывший возлюбленный, виновник ее позора, теперь сторонился несчастной и, как бы боясь испачкаться, отворачивался в сторону, давая понять, что не может быть ничего общего между ним и этой грязной девкой! «Она к тому же может быть еще и воровка! Извозчик, трогай!»
Еще хуже было положение бедного незаконнорожденного дитяти. Даже если отец оказывал материальную помощь до его совершеннолетия, то и тогда каждую минуту своей жизни он чувствовал, что его появления на свет не хотели и что он не такой, как другие. Еще не понимая слова незаконнорожденный, он уже знал, что оно имеет постыдное значение, и всю жизнь не мог отмыться от грязи.
Мистер Уильям Уайтли склонял к сожительству всех своих продавщиц и бросал их, когда они беременели. Когда один из его незаконнорожденных сыновей вырос, то, испытывая к отцу жгучую ненависть, однажды пришел в магазин и застрелил его. В 1886 году лорд Карлингфорд написал в своем журнале, после того как прошел после ужина по одной из главных улиц Мэйфэ- ер: «Странно идти через ряды женщин, в молчании предлагавших свои тела проходившим мужчинам». Таков был итог почти всех бедных девушек, которые, пользуясь терминологией XIX века, «ввергли себя в пучину разврата». Жестокое время не прощало тех, кто пренебрег общественным мнением. Викторианский мир делился только на два цвета: белое и черное! Либо добродетельна до абсурда, либо развратна! Причем к последней категории можно было быть причисленной, как мы видели выше, всего лишь из-за неправильного цвета ботинок, из-за флирта на глазах у всех с кавалером во время танца, да мало ли из-за чего молодые девушки награждались клеймом от старых дев, что, сжав губы в тонкую ниточку, наблюдали за молодежью на балах.
Письма, дневники викторианского периода рассказывают о том, что большинство пар ограничивалось простой и скромной церемонией, предпочитая лишние деньги, если они были, потратить на решение более практичных задач, таких, как отделка дома или закупка мебели. В XIX веке свадебная церемония еще не приобрела такого обязательного характера, какой она является сегодня. Платье невесты, если позволяли средства, было новым, но не обязательно белым, а практичного немаркого цвета, порой черного, и оставалось лучшим нарядом в течение нескольких лет. Свадьбы же с приглашением гостей, соблюдением всех правил этикета были возможны только для богатых семей. Если доход составлял менее трехсот фунтов в год, то о подобном не стоило и мечтать.
«И теперь, хотя уже более шестидесяти лет прошло, все еще свежо в моей памяти. Я вижу свою дорогую няню, с трясущимися руками и слезами, струящимися по щекам, одевающую меня в наряд из белоснежного шелка, и мою новую горничную Тернет, убирающую в высокую прическу мои волосы, и надевающую на них венок из цветков яблони оранжевого цвета, под которым мое лицо прикрывала паутина вуали. Рядом стоят мои четыре сестры, одетые как подружки невесты в белые скромные кашемировые платья с бонетками на голове, отделанные розовым, моим любимым, цветом. Часы пробили три часа, и кареты были поданы к главному подъезду. Я села в экипаж, в который были впряжены четыре любимых лошади папа, за нами выстроился целый свадебный поезд, и мы отправились в церковь. Помню себя стоящей на коленях позади архиепископа, который венчал нас, произносящей клятву любить и уважать своего мужа до своего последнего дыхания. Когда церемония закончилась, я упала без чувств… Меня отнесли в ризницу, где мой бедный муж был в агонии, глядя на меня и не зная что делать, в то время как моя дорогая мамй и старушка няня, плача, терли мне руки и брызгали на меня водой. Затем няня укутала меня в белый, отделанный лебединым пухом балдахин, засунула мои руки в меховую муфту, такую большую, что через нее мог прыгнуть шут. Сестры приготовили старую сатиновую туфлю, чтобы бросить ее через плечо наудачу, и после этого папй посадил меня к моему мужу уже в новую карету с четырьмя нарядными лошадьми с султанами, которые нас ждали у дверей собора, чтобы отвести в имение для нашего медового месяца».