Тем не менее существование таких «опасных классов» не является чертой, свойственной лишь той эпохе: бродяжничество, попрошайничество и разбой были незаживающей язвой средневекового общества, и сама частота, с которой появлялись королевские указы, направленные на то, чтобы пресечь злоупотребления в этой области, указывает на неспособность государственной власти покончить со всем этим злом. И все же представляется несомненным, что война и различные смуты, тревожившие Францию в течение более чем столетия, способствовали увеличению числа темных личностей. Перемирия, на время приостанавливавшие войны, «выбрасывали на улицу» людей, привыкших к суровой жизни и не склонных, да и не способных заново привыкнуть к размеренному существованию. «Некие люди, пришедшие с войны, – пишет Матье Эскуши, – исполненные злой воли и намерений, отправились на рынки в различных местах Франции и Нормандии, с фальшивыми лицами (это означает, что они были в масках), чтобы нельзя было их узнать, и там множество раз грабили и обирали торговцев». Преступниками делались и те, кого война разорила, выгнала из дома, сделала изгоями. Наибольшая часть этих людей, живущих вне законов и обычаев общества, стекалась в города. Средства к существованию они – по крайней мере, так считалось – добывали попрошайничеством, которое воспринималось не как порок, а едва ли не как нормальный образ жизни, поскольку давало возможность другим проявить христианское милосердие, заняться благотворительностью. Стремясь подчеркнуть роскошь и великолепие Парижа начала XV в., Гильберт Мецский не преминул сообщить, что там было восемьдесят тысяч нищих. Если это число и является непомерным преувеличением, оно тем не менее указывает на то, каким значительным был «класс нищих», немаловажный элемент городского населения.
Но чаще всего попрошайничество лишь прикрывало еще более заслуживающую порицания деятельность, а во многих случаях и само по себе являлось систематической эксплуатацией доверия людей. В текстах того времени мы можем найти множество рассказов о фальшивых нищих, выставляющих напоказ поддельные увечья и поддельные раны. В королевском указе Карла VII, направленном против «caimans ou belistres» (жуликов), перечислены кое-какие ухищрения, к которым прибегали «мошенники и мошенницы», «притворявшиеся, будто не могут двигать членами, без надобности опиравшиеся на палку и прикидывавшиеся дряхлыми и немощными, изображавшие кровавые раны, паршу, коросту, чесотку, опухоли у детей, налепляя для этого тряпки, разрисовывая кожу шафраном, мукой, кровью и прочими лживыми красками; а также с цепями на руках, обвязанными головами и в грязных, липких, мерзких лохмотьях являвшиеся даже в церковь, и в таком виде они валялись посреди самой большой и людной улицы или на пути у самой большой компании или общества, какие только удавалось найти, например у процессии, и пускали изо рта и ноздрей кровь, сделанную из ягод или киновари, и все это делалось для того, чтобы неправедным образом выманить подаяние, которое причитается истинным Божьим беднякам». Среди всех, притворявшихся нищими, была одна особенно опасная разновидность – «кайманы»: их боялись, потому что они крали детей, уродовали их и калечили, с тем чтобы вернее разжалобить прохожих.
То уважение, каким окружены были паломники, побуждало многих попрошаек взять посох и нашить на одежду ракушки, эмблему Св. Иоанна. Поэтому слово «coquillard» (от «coquille» – ракушка) с начала XV в. приняло уничижительный оттенок, и в конце концов «кокийярами» стали называть организованные шайки преступников. «Египтяне», которые прошли через Францию в 1430 г., уверяли, будто совершают долгое паломничество, предписанное им папой в наказание за то, что прежде они отступились от христианской веры. Некоторые паломники не только попрошайничали, но и торговали драгоценными реликвиями, которые, по их словам, приносили из далеких краев – соломой из Вифлеемских яслей, перьями из крыла архангела Михаила – и о подлинности которых нечего и говорить. Для того чтобы вернее привлечь покупателя и надежнее убедить его в подлинности реликвий, «они оправляли в золото или серебро, или другие металлы, кости, какие им заблагорассудится, и рассказывали людям всякие небылицы, чтобы получать и требовать деньги и другое имущество».
Несмотря на страшные кары, угрожавшие фальшивомонетчикам (их бросали в кипящую воду или масло), огромное разнообразие монет, которые в те времена были в ходу, подталкивало к изготовлению фальшивых денег. Поддельные деньги или предметы (фальшивые слитки, золотые цепочки или пояса) сбывались по искусно разработанному плану: в трактире появлялся «baladeur» (гуляка), который сообщал, что потерял очень дорогую цепь, и горько жаловался на свое невезение; через некоторое время после его ухода появлялся сообщник: он говорил, что нашел золотую цепь и готов дешево ее продать, запрашивая при этом намного меньше ее предполагаемой стоимости. На дне общества существовало и множество других разновидностей «специалистов», перечисленных в королевских указах: взломщики, при помощи отмычки «rossignol» («соловей») вскрывавшие замки и церковные кассы; шулера, игравшие в тавернах в кости из «твердого воска» («forte cire») или поддельные карты; «triacleurs» – шарлатаны, которые торговали чудодейственными мазями, никого ни от чего не вылечившими; «ribbleurs» – преступники, старавшиеся ускользнуть от королевского правосудия, для чего выбривали тонзуру и утверждали, будто подлежат церковному суду. Дело в том, что церковные власти непримиримо требовали выдавать им худших злодеев, если только те ссылались на свое право быть судимыми церковным судом; речь шла не о том, чтобы избавить их от заслуженной кары, но о том, чтобы избежать всякого посягательства на права Церкви. Студенты, «дурные школяры», которых их звание приравнивало в юридическом отношении к духовенству, не преминули этим воспользоваться. В указе Карла VII о пресечении разбоя этим «ribbleurs» посвящен отдельный параграф: «Кроме того, и поскольку в университете, под прикрытием учебы, творятся злые дела, и занимаются этим задиры, называющие себя студентами, беспутные люди, которые только дерутся и развратничают, для прекращения этого всем студентам запрещено иметь при себе оружие или палки, и если таковые обнаружатся, они будут наказаны как миряне. Кроме того, поскольку многие называют себя студентами, не являясь ими, было решено, что все студенты должны иметь письменное подтверждение руководителя колледжа, в котором они учатся, а если они покинут его и перейдут в другой, они должны будут взять у вышеназванного руководителя свидетельство о том, как они учились и сколько времени, иначе такой человек не будет пользоваться привилегиями студента, и, если будет на чем-нибудь пойман, то понесет обычное наказание».
На дне общества, как и в других социальных группах, существовали свои объединения, своя иерархия и свои законы. Нищие «Двора чудес» составляли «Королевство оборванцев» и подчинялись власти своего короля. Наиболее типичный пример организации подобного рода – знаменитая шайка «Кокияйров», которая орудовала в Бургундии и соседних с ней провинциях в середине XV в. и в которую входили не только обычные злоумышленники, но и молодые люди из хороших семей, священники-расстриги и даже почтенные торговцы, скупавшие краденое. Шайка была организована наподобие ремесленного цеха, в ней существовала иерархия мастеров, подмастерьев и учеников, и переход с одной ступени на другую происходил после ряда испытаний, чья трудность постепенно возрастала, а в конце следовало «создать шедевр»: срезать по всем правилам кошелек у женщины, преклонившей колени в церкви; обчистить карманы у манекена, обвешанного бубенчиками, так, чтобы ни один не зазвенел… У «кокийяров» был собственный язык, «жаргон», едва ли не возведенный в литературное достоинство Вийоном в нескольких его балладах – образный язык, на котором вор, срезающий кошельки, именуется «сборщиком винограда», священник с тонзурой – «бритым», а страшные слова заменяются другими: hallegrup вместо «gibet» (виселица), emboureux вместо «bourreau» (палач).