С замужеством для русской крестьянки начинался новый этап в ее жизни. Изменение общественного статуса влекло за собой обретение ею новых функций, обусловленных традициями семейного быта.
Чадородие
По народным представлениям главное предназначение женщины заключалось в продолжении рода. Само соитие между мужчиной и женщиной по православным канонам было оправдано лишь как средство для зачатия детей. Рождение ребенка воспринималось как милость Божья, а отсутствие детей у супругов расценивалось как наказание за грехи.
Первый ребенок у тамбовских крестьянок в среднем рождался в 18 лет и 4 месяца{49}. Наступление физической стерильности наступало к 40 годам, то есть за пять — семь лет до наступления менопаузы. К этому времени детородная функция крестьянской женщины, как правило, прекращалась: тяжелые условия труда и быта вкупе с огромными физическими нагрузками преждевременно лишали женщину способности к деторождению{50}. Таким образом, фертильный период у сельской женщины конца XIX века составлял 20–22 года. По подсчетам демографов русская крестьянка в этот период рожала в среднем семь — девять раз. Среднее число родов у крестьянок в Тамбовской губернии составляло 6.8 раза, а максимум — 17{51}. Приведем отдельные выписки, сделанные из отчета гинекологического отделения тамбовской губернской земской больницы за 1897–1901 годы: «Евдокия Мошакова, крестьянка, 40 лет, замужем 27 лет, рожала 14 раз»; «Акулина Манухина, крестьянка, 45 лет, замужем 25 лет, рожала 16 раз»{52}. В условиях отсутствия искусственного регулирования рождаемости количество детей в семье зависело исключительно от репродуктивных возможностей женщины.
В уходе за младенцами сельские бабы руководствовались обыденными представлениями, которые были далеки от элементарных требований гигиены. Так, в деревне считали, что ребенка достаточно перевернуть в сутки раза два-три, а для того, чтобы он не «промок», подкладывали кучу тряпок. При отсутствии матери в рабочую пору ребенку приходится лежать целыми часами в собственных экскрементах{53}.
Можно себе представить, в каком ужасном положении находились дети, завернутые в пропитанные мочой и калом пеленки, особенно в летнюю жаркую пору. Сделается совершенно понятным и ничуть не преувеличенным наблюдение протоиерея Гиляровского, что от такого мочекалового компресса и жары «кожа под шейкой, под мышками и в паху сопревает, получаются язвы, нередко наполняющиеся червями» и т. д. Также нетрудно дополнить всю эту картину массой комаров и мух, которые охотно привлекаются тяжелой атмосферой около ребенка{54}. Мыли новорожденных не чаще одного раза в неделю, белье не стирали, а только высушивали{55}.
Пищу грудных детей составляло молоко из рожка с гуттаперчевой соской, нередкой коровьей титькой, а также жовка, все это содержалось в крайней нечистоте{56}. В страдную пору с грязным вонючим рожком ребенка оставляли на весь день под присмотром малолетних нянек{57}. «Пока мать по прошествии дня вечером возвратится к ребенку, у последнего перебывает во рту: и рожковое молоко, и соска из жеванного кислого хлеба, морковь, яблоко, огурец и т. и. неподобающая для грудного ребенка снедь»{58}.
В воззвании доктора В. П. Никитенко «О борьбе с детской смертностью в России» указывалась основная причина смерти младенцев как в Центральной России, так и в Сибири: «Ни еврейки, ни татарки не заменяют собственного молока соской, это исключительно русский обычай и один из самых гибельных. По общему свидетельству, отказ от кормления младенца грудью — главная причина их вымирания»{59}. Отсутствие грудного молока в питании младенцев делало их уязвимыми для кишечных инфекций, особенно распространенных в летнюю пору{60}. Большинство детей в возрасте до года умирали в русском селе по причине диареи.
Высокая младенческая смертность играла роль стихийного регулятора воспроизводства сельского населения. По данным обследований (1887–1896 годы), в возрасте до пяти лет в среднем по России умирало 43,2 процента детей, а в ряде губерний — свыше 50 процентов{61}. Наибольшее число младенцев, примерно каждый четвертый, умирало в летние месяцы. Причиной тому служили кишечные инфекции, характерные для этого времени года. По данным врача Г. И. Попова, от поноса в 1890-е годы гибло от 17 до 30 процентов грудных детей{62}. Мало ситуация изменилась и в начале XX века. По данным «Врачебно-санитарных хроник» за 1908–1909 годы, младенческая смертность в этот период составляла в Тамбовской губернии от 16 до 27,3 процента{63}.
К смерти младенцев в деревне относились спокойно, говоря: «Бог дал — Бог взял». «Если ртов много, а хлебушка мало, то поневоле скажешь: «Лучше бы не родился, а если умрет, то и слава Богу, что прибрал, а то все равно голодать пришлось бы»{64}. Появление лишнего рта, особенно в маломощных семьях, воспринималось с плохо скрываемым раздражением со стороны домочадцев. При появлении очередного ребенка свекровь в сердцах упрекала сноху: «Ишь ты, плодливая, облакалась детьми, как зайчиха. Хоть бы подохли твои щенки»{65}. В воронежских селах бабы о смерти младенцев говорили так: «Да если бы дети не мерли, что с ними и делать, так и самим есть нечего, скоро и избы новой негде будет поставить»{66}. Осуждая аборт, рассматривая его как преступление перед Богом, деревенские бабы не считали большим грехом молиться о смерти нежеланного ребенка{67}.
В условиях отсутствия в селе контрацептивов сельские девушки, преимущественно незамужние, с целью избежать зачатия прибегали к народным средствам. Для предотвращения беременности в деревне некоторые девицы глотали ртуть, пили разведенный в воде порох, настой неродихи, медвежьей лапы. Широко использовали менструальные выделения. Месячные смешивали с мочой и пили. С этой же целью в бане бросали в печь сорочку с первой ночи или вырезали из рубахи пятна от месячных, сжигали их. а пепел разводили водой и тоже употребляли внутрь{68}.
В селе считали, что при половом сношении сразу же после месячных беременность исключена. С целью предотвращения повторной беременности затягивали период грудного вскармливания. Продление лактации широко практиковалось в ряде сел до 1920-х годов. «Если последующая беременность долго не наступает, — отмечалось в документе 1920-х годов, — кормят, пока ребенок не застыдится, до 3, 4, 7 лет». Этот метод до некоторой степени защищал женщин от новых беременностей, так как, по данным русских врачей, около 80 процентов женщин не имели менструаций при кормлении грудью{69}.
Детородные функции и состояние здоровья крестьянок в целом зависели прежде всего от условий труда и быта. В деревне говорили: «Борода кажет мужа, а женщину нужа». Непосильные повседневные работы, плохое питание изнашивали женский организм, вели к раннему старению. Основываясь на своих наблюдениях, знаток женской обыденности Костромского края доктор Д. Н. Жбанков утверждал по этому поводу: «Обыкновенно свежие и здоровые 20-летние девушки через 5–7 лет замужней жизни быстро делаются 40-летними и в этой форме застывают до настоящей старости. Масса выкидышей, всевозможных женских болезней есть прямой результат усиленной летней работы беременных. По моим наблюдениям, у женщин, мужья которых ходили на сторону, было среднее число по 5,2 детей у каждой и совсем бесплодных среди них 10,84 %; у женщин же с оседлыми мужьями было детей 9,2 и бесплодных среди них только 3,33 %»{70}.